"Эфраим Севела. Продай твою мать" - читать интересную книгу автора

напоминало сказку. И темные балки под низким потолком, и
керосиновая лампа на грубо сколоченном столе, и связки
репчатого лука и чеснока на стенах, и запахи сушеных трав,
какими был пропитан дом. За окном таинственно шумел лес. От
света к потолку метались огромные тени людей. Даже от меня и
Лаймы получались большие тени. Все это я видел в полусне. А
проснулся утром в большой деревянной кровати. На перинах. Под
льняной простыней. Кто-то раздел меня. Мои штанишки и рубашка
висели на задней спинке кровати рядом с ситцевым платьем
Лаймы. Я повернул голову и увидел ее золотистые волосы на
подушке у самого своего лица. Лайма проспала всю ночь со мной
под одной простыней. Я этого даже не заметил. Так же, как и
она. До того нас укачало в пути.
Потом закричал во дворе петух, и Лайма проснулась. Увидев
меня рядом, скривила презрительную гримасу и, явно подражая
взрослым, велела отвернуться. Одевались мы, стоя по обе
стороны кровати спинами друг к другу.
Без ботинок, босиком выбежал я наружу и замер от
восторга. Лес, вековой, дремучий, тесно обступал хутор,
который состоял из двух домов: того, в котором я спал, и
сарая. И дом и сарай были крыты потемневшей соломой, и
казалось, что вместо крыш на них нахлобучили шапки. На сарае,
на самом острие крыши, было положено плашмя тяжелое колесо, на
колесо - хворост и солома, и в этом гнезде стоял на тонких
красных ногах белый аист и длинным, как штык, клювом поводил
из стороны в сторону, неотрывно наблюдая, как я ношусь по
двору.
Посреди двора устремил к небу корявое бревно колодезный
журавль с подвешенным на длинном шесте и цепи деревянным
ведром. А под ведром стоял четырехугольный бревенчатый сруб,
позеленевший от сырости и обросший мхом. Если перегнуться
через скользкий край, то глубоко внизу, откуда тянуло холодом
даже в полдень, тускло мерцала вода, и щепка, брошенная туда,
издавала плеск, и круги расходились по сторонам.
В сарае мычала корова. Пегая, в пятнах, с одним лишь
рогом, и то задранным не вверх, как у других коров, а
почему-то вниз. В дальнем углу, отгороженном грязными досками,
повизгивали поросята, припав к розовому животу огромной
свиньи, свалившейся на бок и дышавшей глубоко и с
прихрюкиваньем, отчего открывался торчавший из-за губы кривой
клык. Старуха Анеле выносила в поднятом подоле корм и звала:
- Пиль, пиль, пиль.
На ее зов отовсюду, из-за сарая, из-за сруба колодца,
даже из лесу со всех ног неслись к ней желтыми комочками
цыплята и серыми - утята. Неслись, путаясь в траве и
опрокидываясь на бок. А за ними вперевалку спешили мамаши -
курица и утка, квохча и крякая и глядя по сторонам, не отстал
ли кто из малышей.
Когда мы обжились на новом месте, Лайма переняла у Анеле
эту работу и выносила, как и старуха, корм в подоле своего