"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Искать, всегда искать! (Эпопея "Преображение России" - 16)" - читать интересную книгу автора

мужская и женская, в полном составе, с учителями впереди, и пошли куда-то,
как будто на прогулку в лес, но это было зимою, и все то и дело оглядывались
назад, где гремел гром. Матери ее и в этом городе удалось достать лошадь.
Снег был неглубокий, и их извозчик обогнал тянувшихся по дороге, взяв по
прямой, наперерез. А когда над городом поднялся в разных местах черный дым,
извозчик этот, старик, посмотрел очень странными глазами и закричал вдруг:
- Погорим!.. Все чисто погорим!.. Ведь это что! - И начал гикать и
колотить гнедую лошадь кнутовищем.
На одной какой-то станции, где они хотели сесть в поезд, Таню чуть не
раздавили. Ее уже сбили с ног. Она помнила, что лежала головой на холодном
рельсе, а над ней по приступочкам вагона топали солдатские сапоги, с которых
капало на нее жидкой грязью...
Потом она помнила "Грязи" - большую станцию. Даже и теперь, как только
она слышала слово "грязи", когда говорили, например, о сакских целебных
грязях, она мгновенно представляла высоко вверху частый переплет из железа и
в нем то мутные стекла, то небо; влетают и вылетают голуби; сыплется
сверкающий снег...
А она тогда только один раз и посмотрела вверх, больше нельзя было -
так густо двигался кругом народ: могли сбить с ног и задавить; надо было
плотнее прижиматься к матери...
И еще, что неизменно представлялось ей при слове "грязи", - это кишки,
намотавшиеся на буфера между двумя вагонами.
Она запомнила, как мать стояла, безумно вытянув к этим буферам свое
небольшое лицо с остановившимися глазами, а какой-то рыжий солдат с
заржавленным чайником кричал матери:
- Ну, упал человек с крыши на ходу, - и все!.. Мало их падает?!.
И так глядел тогда этот рыжий солдат, такой он был страшный, что Тане
показалось - вот-вот ударит он ее, маму, наотмашь тем заржавленным чайником,
который держал он в руке...
Это было все, что вместилось в слове "грязи". Слово же "Лиски" - другая
узловая станция - было связано у нее с кислыми вишнями. Она помнила - на
этой станции мать покупала у какого-то мальчишки вишни и спросила:
- А должно быть, кислые, а?
Мальчишка же обиделся и крикнул:
- Они уж целый месяц, как их есть, - все вам будут кислые!
Вишни оказались действительно очень кислые, но хуже было то, что мать
потеряла кошелек со всеми деньгами.
Таня отлично помнила жаркий день, какие-то кругом белесые лысые бугры,
сожженные солнцем; народу на станции почему-то не очень много; она сидит
одна, сосет кислые вишни; и вишни эти в желтой бумаге, размокшей от ее слез;
а мать куда-то умчалась искать кошелек... Потом была великая радость: с
найденным кошельком, вся сияющая, счастливая, примчалась мать! Это "Лиски".
Что мать ее именно "мчалась" в те смутные годы, а не ходила, - это
прочно осталось у Тани в памяти. Как могла она вынести эти годы, Таня не
понимала и сейчас, но какая-то стремительность, невесомость, летучесть
матери ей все-таки хоть что-нибудь объясняли. Таня почти не помнила ее тогда
спящей и никак не могла припомнить, когда и что она ела. Она только металась
и мчалась и кружилась все, как кружатся вихри по дорогам.
Потом Таня не расспрашивала мать, что они делали между станцией
"Грязи", где были сверкающе-снежной зимой, и станцией "Лиски", где были