"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Львы и солнце (Эпопея "Преображение России" - 14)" - читать интересную книгу автора

второго класса); швейцар в дверях пропустил его на перрон.
Тут еще был старый, привычный порядок, и, садясь в свой вагон, Полезнов
подумал даже, не слишком ли он поспешил.
В уюте мягкого купе очень ярко представлялась ему недавняя девица со
слитками червонного золота из-под мерлушки (он иначе никак бы и не мог
назвать такие волосы - слитки). Рядом с нею такой невзрачной казалась теперь
(именно теперь, в вагоне, когда вот-вот тронется и повезет к ней поезд) его
жена, ни к чему располневшая за годы войны. Белесые волосы ее, он знал, были
жидкие, и раньше, начиная чесать их, она плакала, так много их оставалось на
гребешке, плакала и швыряла гребешок на пол. Теперь на полных плечах
облезлая голова ее казалась маленькой и, если не присмотреться, чужой.
Впрочем, по праздникам, когда ходила в церковь или в гости, жена
пришпиливала к своим косичкам покупную косу...
В купе вошел последним старый отставной генерал. Что он был отставной,
Полезнов видел и по его погонам, и по светлому драпу его шинели, и по тому,
как был он заботливо укутан вытертым башлыком. И, чуть он расположился, к
нему, единственному в купе военному, обратился уже не Полезнов, а какой-то
оторопелого вида пассажир, высовывая из старого поднятого скунсового
воротника синий, или, скорее, лиловый нос:
- А каковы события в Петрограде, генерал, а?
Генерал несколько раз похлопал слезящимися веками, дрожащими пальцами
снял с верхних ресниц по ледяшке, точно не надеясь, что они на нем растают
сами собою, и, когда проделал это, отозвался недовольно и строго:
- Че-пу-ха!.. Гм... События, события... Че-пу-ха!
Поезд тронулся, за окном постепенно становилось все светлее, светлее,
наконец стало совсем светло и бело, так что старенький генерал мог смотреть
на этого, с лиловым носом, да и на всех других, выражавших беспокойство, как
одержавший победу: эти светлые, тихие снежные поля были решительно вне
всяких событий, и поезд по ним шел, как всегда.
В купе, правда, долго говорили о том, удастся ли, или не удастся
правительству решить хлебный вопрос, и можно ли действительно пить чай с
сахарной соской, как предписывал министр князь Шаховской; и о том,
изменилось ли что-нибудь к лучшему после смерти Распутина; и о том еще, как
на Каменноостровском, к дворцу балерины Кшесинской, подошли военные подводы
и выгружали солдаты балерине на виду у всех каменный уголь, а в учреждениях
нечем топить, и толпа хотела выбить во дворце стекла... и о многом еще.
Говорили две дамы и этот, с лиловым носом; генерал молчал. Он только
недовольно чмыхал и часто сморкался. Он был явно простужен. Но вдруг красные
глаза его усиленно заморгали, он повел спиной и плечами, чтобы чувствовать
себя просторнее, и сказал расстановисто и неожиданно громко:
- В тысяча восемьсот сорок восьмом году... Бисмарк... в Берлине...
пуб-лично... заявил... что все большие города надо снести... да!.. смести с
лица земли... да!.. как очаги революции!..
Сказал, оглядел всех победно и добавил:
- А Бис-марк... это был вели-чайший ум!..
Так как в руке генерала был в это время платок, то он поднял его на
высоту кисточек башлыка и, только продержав его так с четверть минуты, начал
сморкаться.
Платок у него был большого формата и, как успел разглядеть Полезнов, из
голландского полотна. Генерал вытаскивал из него, скомканного, кончики и