"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лютая зима (Эпопея "Преображение России" - 9)" - читать интересную книгу автора

вынесет адъютантства, не-ет! Адъютант полка на фронте должен быть чугунным.
А так как Ваня не умел ездить верхом, то Ковалевский сам иногда учил
его этому искусству, выбрав для него из полкового конского состава наиболее
прочную лошадь, кобылу Весталку, прозванную так за то, что не подпускала к
себе жеребцов.
Ваня Сыромолотов сразу стал любимцем командира полка: не за то только,
что он был несокрушимо могуч. Ковалевский, как оказалось, увлекался
живописью, и иногда, между делом, в его кабинете вспоминались имена
художников - французских, испанских, шведских.
Однажды летом, после сильных дождей, ротная повозка десятой роты по
ступицы увязла на грязном проселке, так что пришлось самому Ливенцеву и
полуротному его, прапорщику Малинке, помогать ее вытаскивать. Полковник
Ковалевский, ехавший сзади верхом, заметил это.
- Николай Иваныч! - крикнул он Ливенцеву. - А, правда, ведь похоже на
то место из "Анабасиса" Ксенофонта, когда - помните? - колесница Кира
завязла в степной грязи, и вельможи, в великолепных своих одеждах, бросились
ее вытаскивать, - хватались за колеса руками и, конечно, выпачкались, как
черти!.. Вот то же с вами будет и на фронте, - это вам репетиция. Учитесь!
Ливенцев помнил это место в "Анабасисе", но удивился, что его знал и
Ковалевский. Как-то в другой раз за общим обедом в офицерском собрании
Ковалевский удивил его снова цитатой из весьма древнего греческого поэта,
пессимиста Гиппонакта-эфесца:

Жена лишь два дня тебе может приятною быть:
В день свадьбы и в день, когда будут ее хоронить.

Сам он был холост.
Не раз приходилось слышать Ливенцеву от Ковалевского, что он доволен
им, как доволен и всеми прапорщиками полка; что эта война - война
прапорщиков, что если мы в конечном итоге проиграем войну, то это будет
значить только одно: что интеллигенция наша вообще ни к черту не годится.
Ливенцев и сам видел, что прапорщики в полку Ковалевского служили
ревностно, что создавался как бы культ этой не службы даже, а работы по
военной подготовке полка, несмотря на то, что летом пятнадцатого года, когда
велась эта работа, все они - прапорщики совсем молодые и прапорщики средних
лет - день за днем пили из смертного кубка известий с фронтов - о разгроме
наших галицийских армий Макензеном, о разгроме наших западных армий
Людендорфом.
Полк был трехбатальонного состава. Батальонами командовали пожилые
капитаны, животы которых, как они ни старались их подтягивать, коварно лезли
вперед, когда они стояли в строю; однако и капитаны эти тоже тянулись,
потому что Ковалевский не любил сидеть в канцелярии, и высокий и звонкий
голос его слышен был во всех концах плаца.
Как-то Ливенцев сказал своему батальонному, капитану Струкову:
- Да, если уж идти на позиции, так идти с таким командиром, как наш:
похоже на то, что он себя жалеть не будет.
- А нас с вами? - подмигнул Струков серым глазом и почесал коротким
пальцем в редкой бородке.
- Нас с вами жалеть он, конечно, тоже не будет, но по крайней мере он
не дурак и дело свое знает, - надо отдать ему справедливость.