"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лютая зима (Эпопея "Преображение России" - 9)" - читать интересную книгу автора

солдат прапорщик Ливенцев.
Та же мысль была, конечно, неотбойна и у его полуротного, прапорщика
Малинки, - совсем еще зеленого - лет двадцати, - когда он, собрав в улыбку
кругленькое, красненькое безусое личико, спросил его:
- Николай Иваныч, вы непробиваемый панцирь себе выписали?
- Какой панцирь? - очень удивился Ливенцев.
- Да о нем ведь часто публикуют в газетах: панцирь Савина... сто
двадцать пять рублей, если только спереди, на грудь. А если с защитой спины,
- то сто шестьдесят пять от шрапнельных пуль, а также от разрывных... А
револьверная пуля ни за что не пробивает.
- Почем вы знаете, что не пробивает?
- Так в объявлениях пишут.
- А вы верите?
- Отчего же не верить? Вот же у немцев у всех каски, а у нас... Может
быть, у них у всех и панцири такие есть, - они, конечно, заботятся о своих
войсках, а о наших никакой заботы.
- Допустим, панцирь этот вполне чудесен. У вас он имеется? -
полюбопытствовал Ливенцев, глядя на него с отеческой улыбкой.
- Я бы непременно выписал, да не мог все собрать денег. А теперь уже
поздно, - эх, жалость! А может быть, его в Одессе, в магазине офицерских
вещей, купить можно, как вы думаете?
- Я думаю, что все эти панцири - чепуха и жульничество... А каски -
тоже защита слабая, - и больше от сабель, чем от пуль.
Подошел и командир второй полуроты, зауряд-прапорщик Значков, бывший
еще в дружине; послушал, о чем говорит Малинка, и солидно, как старший
годами, махнул рукой:
- Кто о чем, а он все о панцире! Револьверная пуля, из браунинга, на
двадцать шагов вершковую доску пробивает, а чтобы ружейная на четыреста
какого-то там панциря не пробила, то что же это за панцирь такой? Чугунный,
что ли? Тогда в нем пять пудов весу, изволь-ка его таскать! И как будто на
фронте одни только пули, а гранат нет!
Значков был человек хозяйственный, это знал за ним Ливенцев. В дружине
в Севастополе он был незаметным, здесь в Херсоне возмужал, развернулся,
разговорился. Однако теперь, перед отправкой, и он мог говорить только о
неприятельских гранатах и пулях.
А в стороне от них грудастый и тугоусый, черный и лоснящийся, как
хорошо начищенный сапог, фельдфебель десятой роты Титаренко, с двумя
георгиевскими медалями еще за японскую войну, говорил солдатам:
- Как заходит у нас всеместная зима скрозь по фронту, то никаких
особенных действий быть не должно, а будем мы сидеть у своих теплых окопах,
- от... Также и противник до нас рипаться не станет, через то, что раненые,
которые летом или, скажем, весной, осенью - они свободно пролежать могут
час-другой, пока их санитары свои заберут, то зимой если, - враз они в снегу
померзнут, как цуцики, - от! А весной замиренье может выйти.
Ливенцев послушал, что он говорит, и подумал, что говорит он неплохо;
мог бы даже добавить, что о мире вносился запрос и в берлинскую
"Государственную думу".
Прапорщика Аксютина Ливенцев спросил:
- Ну что ваши вчерашние буяны? Не сбежали?
Аксютин высоко взбросил брови, но тут же довольно опустил их: