"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лаванда (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

сапоги. Однако по таким тропкам, как здесь в лесах, и хорошие ботинки
недолго держались: камни везде, корни дубовые... Кстати, на фуражках у нас у
всех были приколоты дубовые листья: это была наша кокарда тогда - зеленый
дубовый лист... Когда готовились в двадцатом году зимовать в своей крепости
мы, то вот приблизительно там (Белогуров показал рукою) устроили мы себе
шалаши, а где было можно, даже землянки копали, штаб же наш поместился в
пещере. И что же, знаешь, - вот говорится: пещерный быт, то есть диче уж
некуда, - не-ет, брат, в пещере этой не так плохо нашему штабу было. Две
железные печки топились там, на них чайники все время грелись, баранина
жарилась с картошкой... Ковры даже в этой пещере на полу лежали и по стенам
висели, - из помещичьих имений мы их вывезли на тачанках, - огромные
красивые ковры, не знаю уж, куда они в конце концов девались... Когда
отдыхали, брат, то мы вообще жили себе привольно: рубахи стирали, сушили,
обувь чинили дротом, то есть проволокой жженой, и, конечно, "Журавля" хором
пели. "Журавель" этот был бесконечный. Две строчки в рифму на всякие там,
как говорится, злобы дня, это ведь всегда и всякий мог сложить. Как-то
Врангеля мы здорово напугали, так что он ради нас даже дроздовцев своих с
фронта снял. А дроздовцы ведь считались у белых из самых лучших. Однако мы
этим дроздовцам в лесу засаду сделали да так их огрели залпами и пулеметом,
что они драли кто куда со всех ног! Конечно, после этого "Журавель" наш стал
на один куплет длиннее... Так, кажется:

Разбежались, точно овцы,
Ваши храбрые дроздовцы,
Журавель мой, журавель,
Журавушка молодой!

И Белогуров не сказал, а пропел этот куплет именно так, как певал,
должно быть, тогда, шестнадцать лет назад: под шаг себе, браво подняв
голову, широко раскрывая толстогубый рот, и голосом как бы сознательно
весьма необработанным, горловым, но громким.
- А дикие козы были в этих лесах? - спросил Кудахтин.
- На диких коз тоже как-то охотились, только я, признаться, ни одной
убитой дикой козы не помню, а вот такую охоту припоминаю: пошли за козами
трое из нашей головки, а вернулись назад только двое - третий же где-то
остался, как потом говорили, с пулей в голове.
- Что? На белых наткнулись? - живо спросил Кудахтин.
- Нет, ни на кого не наткнулись, а подозрение было, что этот, тогда
убитый, - он был дезертир из врангелевской армии, поручик, - так подозрение
было веское, что он провокатор, вот его и хлопнули.
- Провокаторы у вас, значит, были все-таки?
- Ну, еще бы! И провокаторы и уголовники тоже. Вообще здешнему
руководству дела было довольно, чтобы ряды наши чистить, а также чтобы не
всякого принимать. Дезертирам из армии Врангеля куда было тогда бежать?
Разумеется, одна только дорога к нам в леса. Однако же не всякий же дезертир
был готовый красный. Ведь на гауптвахтах у белых, откуда и бежали, сидела
часто и всякая шпана тыловая. Грозит ей полевой суд и расстрел - она и бежит
в лес. А в лесу что-нибудь кушать же надо - не буковые же орешки есть и не
желуди, как свиньи ели, какие тогда тоже в лесу паслись. Вот дезертиры,
разумеется, валят к нам, потому что у нас и котлы с горячим и хлеба хватало.