"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

тех старых годов теперь мало осталось... Молодые у старых обучились..."
И вот истинно тебе скажу: вдарило это меня уж не в затылок, как я тогда
упал, а прямо посередке в лоб. Столько народу серого на фронте терпят больше
двух лет, а каких уродуют, убивают, то новых на их место гонют, и почему же
это? Нужна, что ли, простому человеку война? Ее, конечно, ведь из высших
кругов люди начали, а раз ежель простой народ откажется, придется тогда и
генералам мириться начать. Небось по-французски, по-немецки говорить
учились, поговорят наши с немецкими и дадут войне конец. Ну, мы же, думаю,
много своей земли немцам тогда должны отдать. Разве же это нам не обидно?
Слова нет, обидно, однако Фенька вот, думаю, совсем обманным образом, а не
то что войной, земли участок у меня взяла, а также хату на ней, и то я с ней
сделать ничего не мог. Так это хожу везде, слушаю, как говорят люди безо
всякого стеснения, а есть какие даже со злобой: "Матросня! Она уж раз в
море, когда "Мария" под Болгарией стояла, и то взбунтовалась: "Поворачивай в
Севастополь". Вообще полный во флоте развал стоит... Теперь нас турки голыми
руками взять могут..."
Коротко говоря, понаслушался я в тот день, а к обеду на всякий случай к
Луше на квартиру зашел. Оказалось, она дома, только что пришла, и радость
большая в ней. Все-таки женщина способней насчет узнаванья разного, как
мужчина: она скорее своим напором добиться может. Явственно ей в морском
госпитале матрос один с "Марии" сказал, что Чмелев-кондуктор спасенный.
"Там, говорит, может, и раненый, слова нет, а только обязательно в живых:
своими глазами я его видал..." И вот она меня чаем поит, сидим, рассказываем
друг с дружкой, и все она мне о нем, - какой он умный, да как много он
книжек читает... А я действительно поглядел округ себя - книги, газеты везде
- и ей со своей стороны: "Я тебе, Луша, не лиходей, и раз тебе за ним лучше,
чем за мной, ты его и держись..." Ну, она, конечно, мне от радости: "Ты мне,
Павлуша, тоже будешь родной..." Прочее-подобное, слова разные бабские. Так у
нас в разговорах часа два прошло. Потом думаю я: "Что же, если он спасенный,
надо мне в свою конуру убираться, а то вдруг он взойдет сейчас, ему
неприятность, и мне тоже радости особой нет". Ушел. На другой день Луша сама
заходит ко мне и говорит: "Теперь уж даже и сомневаться насчет Кости нечего:
не только он спасенный, а даже и ран на нем нет". - "Как же это ты узнала?"
- говорю. "Сказали мне, что он на другом броненосце под арестом сидит". -
"Так это ж, говорю, разве хорошо?" - "Все-таки же лучше, чем ему смерть
получить или же безногость..." - "А почему же все-таки под арестом?" - "Да,
должно быть, сгрубил начальству: он ведь начальство не уважал очень..." Тут
я складаю в уме, что на улице слышал про матросов да что она мне говорила,
покачал головой и чистосердечно ей: "Думаю, Луша, что дело твое будет из
плохих: под арест в таком случае попасть - это же не иначе военный суд, а
военный суд - он бывает довольно короткий..." Ушла она от меня в слезах, а я
своим чередом сижу - думаю: "Что, как если не то что начальству он сгрубил -
это, может, и простят, - а вот не он ли главный всему зачинщик, если уж в
сам деле, как от многих слышать пришлось, матросы сами свою "Марию"
потопили?.. Вот это уж будет ему тогда полный расстрел". И, разумеется,
Чмелева мне этого совсем не жалко, как я его не знаю, а насчет Луши, как я
до нее уж за сколько месяцев привык, как она мне женой была, я тогда думал -
больше ей некуда будет податься, как ко мне опять, и начинаю я уж
сомневаться в себе: брать ли мне ее, или в полном я праве погодить, как она,
выходит, спротив меня спальная изменщица... Так же и про Чмелева думаю: