"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

училась, не доучилась; шитью училась, портнихой не вышла, и только знай,
кого хоронят, или чья свадьба богатая играется, или войскам парад - тут и
она со своими глазами... Даже имени своего стыдилась: ее Лушей звали. И,
конечно, каждый вечер она должна убраться да в кино, а потом до полночи ты
ее жди или сам ее провожай и с ней там сиди, смотри, как в глазах серые люди
мелькают, что и деньгам перевод и на другой день с недосыпу в голове боль.
Вот теперь на море глядишь - как я уж привык на него глядеть за
тридцать лет, и думаешь: на что же я в Луше этой польстился? И не знаешь.
Ну, конечно, личиком она белая, слова нет, а так, росту она не дала, ну,
конечно, вертлявость и разговор у ней детский, как все равно на сцене она
представляет... Одним словом, помстилось мне, что она, как Феньке далеко не
ровня, то это будет мне - лучше не надо... Родство же у ней - наше, рабочее:
отец в кузнецах за подмастерье, мать стирать по домам ходила. Этих работ
война не могла коснуться; что подковы, например, что белье - это всегда
требуется. Ну, конечно, дома своего не имели, квартиру нанимали, потому что
оба сильно пьющие были, а я в том же доме, где и они, комнату имел, - вот
откуда наше знакомство, а Луше семнадцать лет, и кроме как в кино она
любила, никто за ней не замечал... Я же и ей и отцу с матерью книжку свою
показал и насчет дома-хозяйства доклад сделал... Коротко говоря, сыграли мы
свадьбу, стала у меня законная жена - Луша.
Я это раз ее повел на Корабельную, свое обзаведение, какое Фенькой
отнятое, показал, другой раз повел, показал, а потом по всей Корабельной
прошлись. "Вот, говорю, выбирай себе здесь место какое удобное и, конечно,
имей в виду, - первое удобство - вода, чтобы воду было где поближе таскать
тебе... будем насчет домашнего удобства думать". А ей, понимаешь, смешки
одни. Об корове ей упомянул, а она мне: "Вот еще, ко-ро-ва! Я их, коров
этих, до смерти боюсь. Мне когда сон какой нехороший приснится, это, знай,
за мной корова гонится. Гонится, гонится - вот сейчас на рога поднимет...
Тогда уж я, конечно, проснусь..."
Я себе думаю: настаивать очень не буду; только вот дождаться, война
кончится, дела веселее пойдут, можно готовую себе купить хату и корову на
двор привести смиренную-достойную, тогда бояться не будет... У нее же свое
на уме. Был, например, там, в Севастополе, каретный мастер Ампилогов -
экипажное заведение имел. И вот, стало быть, дочка его старшая, говорили,
очень из себя красивая была, с мичманами стала путаться. Путалась-путалась,
ну, один мичман ее кортиком и зарезал, чтоб она другому мичману не
досталась. Двадцать две раны ей дал. Его - судить, и будто приговор был -
крепость на сколько там лет, а он в одно слово - расстрел себе требует. Так
ли действительно он себе смерти требовал, только Луша моя об этом одном, как
сорока, трещать стала: "Ампилогова, Ампилогова. Мичман, мичман. Любовь,
любовь, какую в кино артисты представляют..." А как убитую хоронили, тут уж,
разумеется, Луша моя день целый на улице продневала, и, конечно, у нее ведь
подруги... Кого она послушать может? Меня, что ли? Подруги у нее главное...
- Пустая, значит, ходила? - осведомился Евсей.
- Хотя бы ж и пустая, - должна она о своем муже думать, а не то что о
гулящих девках каких, которых ножами убивают. Думка даже у меня такая была,
чтобы нам переехать в Симферополь. Сказал ей об этом - она в дыбошки: "У
меня тут отец с матерью, подруги, а в Симферополе что..." Дело тут, конечно,
было в подругах, и как все ей тут было известно с малых годов, а главное
дело - мичмана тут в белых штанах ходят, вот что. Офицеров гарнизонных - тех