"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

столбу - этого не было; скворешник на шесту - это тоже он завел. Значит,
думаю, птицу летную любит; худого в этом ничего не вижу. А козы-то живы ли?
Оказалось, целая корова на дворе стоит, жвачку жует, на меня смотрит,
пестрая, из немецких, корова достойная. Конечно, из козьего молока сметаны,
масла не сделаешь, а корова - это второе после дома бабье богатство: за
коровой она как за блиндажом сидит. Вижу, вообще добра у нее стало гораздо
против прежнего поболе, у этой Феньки, однако зла против нее большого не
имею, а как увидал через стеночку - колыбная такая, невысокая стеночка
вокруг двора, - что она и коз не продала, и козы наши прибретённые тут же из
хлевушка смотрят и уши наставили, я прямо в калитку к ним.
И вот теперь как хочешь, так меня и суди... Что мне в голову вошло? На
землю, на дом - это она, Фенька, купчую крепость сделала на свое имя, по
всей строгости закона, ну, а что же касается коз этих, то на чьи же они
деньги куплены? На мои кровные, кровью моей и поломами заработанные... И
поверить нельзя бы, чтобы я насчет этого не вспомнил, когда Фенькин муж,
солдат, пришел, а я даже и после того чуть не год цельный за коз своих и
думать забыл. Вот какое у меня в голове тогда соображение было хмарное... А
в этот раз я смотрю - это же явственно козы мои: они ни в каких бумагах не
записанные, что, дескать, они Фенькины.
И стою я в козлятнике своем как ихний законный хозяин, и метится мне,
что свое добро должен я защищать штыком, как я уж теперь солдат-ополченец и
штык у меня на поясу висит.
А тут собачонка та, с хвостом обрубанным, увидала - чужой к ним во двор
залез, на меня кидается-брешет, и на брех этот Фенька выходит и прямо к
козлятнику. Она на меня глядит, а я на нее, а слов никаких подобрать не
могу. Конечно, кто крик всегда первый начинает? - баба. А что касается
мужчины, то он молчит. Так она и начала свой крик: "Ты кто такой? Тебе чего
тут? Ты откуда взялся?" Разное подобное. Я же ей на крик изъясняю теперь
спокойно: "Это я за своими козами двумя явился и сейчас их от тебя забираю".
Она же, стерва, луп-луп глазами своими, - да вдруг ко мне на шею:
"Павлуша!.. Это ты, Павлуша?" - и, значит, губами своими толстыми до моих
губ.
Вот же не будь этого, я бы, может, обошелся бы с кротостью, а меня,
главное, это в голову стукнуло: ульщает. И она же, правду буду говорить,
хотя баба, ну, такая баба, что мешки пятипудовые таскала она себе
безотказно, - откуда же у меня сила взялась ее повалить? Единственно,
значит, от прилития злости. Сшиб я ее наземь и давай ногами топтать. А
собачонка бесхвостая, Арапчик, она же вредная, все меня за коленки рвет и,
знай, брешет, а Фенька в голос, а две козы мои - те из хлевушка выскочили и
тоже мекают - блеют, - одним словом, шум большой поднялся, а на шум этот
двое матросов мимо шли - и к нам. Сейчас до меня: "На каком таком основании
женщину убиваешь?" А матросы, конечно, не хуже оба Гаврилкина-мясника.
Фенька же, стерва, как вскочит да к ним с рыданьем: "Убивал, будьте
свидетели, убивал, злодей!.. Кабы не вы подошли, до смерти убил бы... Я -
женщина одинокая, помощи некому было дать..." Ну, прочее подобное.
А из матросов один с лычками оказался, хорошо грамотный, и мою фамилию
записал и какой дружины, также и штык у меня с пояса снял. Я ему говорю: "Ты
права на то не имеешь". А он мне: "Вот мы сейчас с тобой в твою дружину
придем, там тебя, конечно, по головке погладят, а мне взбучки дадут..."
Коротко говоря, сажает меня за то дело командир дружины на гарнизонную, и