"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Конец света (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

ей не писал, что мы едем и чтоб она вышла к такому-то поезду...
- А почему ты... почему не писал?
- Э-э, почему, почему?.. Она теперь занятой человек... Она ведь не
сидит теперь дома, как в Москве сидела, а служит...
Костя задумчиво свернул свиное ухо из полы отцовского пиджака,
шевельнул это ухо туда-сюда, но тут же бросил и ничего уж не спросил больше
о Харькове.
В Джанкой приехали ночью. Здесь была пересадка на Керчь, самый рыбный
из городов Крыма. Костя устроился для спанья в уголку на лавке, и до утра
кругом него клокотал вокзал. Пили чай за столиками и столами и что-то такое
ели, для чего сами ходили в буфет и оттуда приносили себе то стакан чаю, то
бутерброд, а пока ходили одни, оставленные ими стулья занимали другие, и
потом подымалась из-за этого голосистая брань. Швейцар спрашивал у всех
входивших билеты, кого-то выводил, взявши за шиворот и приговаривая:
"Иди-иди отседа! Иди-иди, тебе говорят, отседа!" - и в то же время кричал
кому-то в сторону: "Гражданин, без билета нельзя!.." У какой-то старухи
украли и билет и деньги, и она голосила на весь вокзал, пока ее не вывел тот
же швейцар. Пронзительно свистали паровозы за окнами, и кто-то то и дело
откуда-то из-за стены, высоко, под самым потолком, громко, но очень гундосо
говорил в черную трубку: "Слушайте! Поезд номер... отходит..." И потом
секунд через пять: "Паф-та-ряю! Поезд номер... отходит..." Среди этого гула,
и гама, и воплей, и свистков, и "паф-та-ряю!" Костя заснул наконец, а
проснулся только утром, когда черная труба "пафтаряла", что поезд на Керчь
отходит во столько-то утра, и отец подымал его тяжелую голову с чемодана.
До Керчи, которая от Джанкоя всего в двухстах километрах, поезд, весь
из одних только жестких вагонов без плацкарт, тащился целый день. И
несколько раз спрашивал отца Костя:
- Когда же будет этот твой конец света, товарищ Семен? Я уж, должен
тебе сказать, очень устал ехать!..
Все-таки к вечеру приехали в Керчь.
Рядом с ними, в чрезвычайно густо набитом вагоне, как-то незаметный
прежде, устроился плотный обрубковатый человек, и без того коротенький да
вдобавок оказавшийся еще и с поврежденной левой ногой: она у него была
намного короче правой, отчего ботинок его на левой ноге был какой-то двух-
или даже трехэтажный и очень занимал Костю.
Но когда Костя обратился к отцу: "Погляди, - что это?" - и указал ему
пальцем на странный ботинок, Прудников широко раскрыл глаза на Костю и
покачал укоризненно головой.
Коротенький человек с коротенькой левой ногой сел на какой-то маленькой
станции перед Керчью, вот почему Прудников, когда уже показалась вся Керчь,
обратился к нему:
- Вы, должно быть, бывали раньше в этих местах, - скажите, вон та гора
как-нибудь называется? - и указал на крутую гору, внизу усаженную домами.
- Ну, а как же не называется? - удивился тот. - Это же и есть гора
Митридат! А вот то, что на ней зданьице кругленькое белеется, это - памятник
ему.
- Кому же это ему? - не понял Прудников.
- Как кому? Самому этому Митридату!
- Ми-три-дат?.. Гм... - начал было вспоминать Прудников и не вспомнил.
- Памятник этот спокон веку тут стоит и уж, почитай, развалился, -