"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Блистательная жизнь (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

- Боже мой, боже мой! - шептала Феона Петровна, крестясь.
- Господи, господи! - шептал Мирон Мироныч.
Но вот утихла стрельба, только как будто сопела и кряхтела кругом
окраина. И часам к двенадцати ночи выбрался из своего убежища Мирон Мироныч,
и, держа за руку жену, осторожненько, прислушиваясь, вглядываясь в слоящуюся
темноту кругом, долго он пробирался задами к своему дому.
Нет, все-таки это было единственное надежное - свой дом, самое прочное
из всего в этой утлой, расколыхавшейся жизни... Все-таки можно, придя, лечь
на свою честную преданную кровать, и, может быть, удастся уснуть, а завтра
будет видно, что это была за пальба и в кого палили.
Когда же выбрались они к своему двору, больно поразило их: фыркали
лошади в их сарае - в том самом сарае, в котором сколько уж лет были у них
только дрова, куры да чугунный крест!
Сначала они даже не поверили ушам, но нет - и пахло лошадью!.. и
намешанная лошадиными копытами грязь чавкала под ногами.
Когда же из-за сарая открылся дом, он так и прянул ярко в глаза
освещенными окнами.
- Неужто зажгли все три лампы? - прошептал Мирон Мироныч, едва шевеля
губами.
- И сколько же мы керосин берегли-прятали, неужто ж нашли? - прошептала
Феона Петровна.
А в грязи на дворе вдруг слабо пискнуло что-то, и при свете из окна
разглядели они, что это (ах, злодеи, злодеи!) валялся их сторож, Кукла,
раздавленная так, что уж не могла подняться.
Кукла узнала их, Кукла начала визжать громче; они были ее боги, они
были всесильны, они должны были взять ее, вымыть и высушить, положить на
мягкий стул, сделать ее прежней здоровой, резвой собачкой.
Феона Петровна плакала бы по ней, если бы не опустилось в ней все, если
б не такая страшная тоска, что даже заболели сразу все зубы на правой
стороне.
- Куда же теперь? - беззвучно спросил Мирон Мироныч.
В это время вдруг вышел из сарая какой-то солдат с охапкой дров, солдат
настоящий - в фуражке с кокардой.
Они стояли в темной тени, и он их не заметил, прошел в дом.
- Печку топят! - шепнула Феона Петровна.
- Добровольцы! - шепнул ей Мирон Мироныч.
И как будто с этим солдатом, пронесшим охапку их дров, отошла часть
страха, сковавшего ноги: они осторожно, за шагом шаг и держась тени,
придвинулись к ближнему окну и глянули внутрь.
Лампа горела вовсю, и даже красный язык тянулся в стекло, но не
замечали, что коптит она, офицеры, рывшиеся в сундуке, в котором лежали
платья Феоны Петровны, теперь разбросанные всюду по комнате.
Один из офицеров был белобрысый, молодой и плотный, другой с черными
усиками, сам плешивый, третий же был старик, и погоны его, две красных
полоски по золотому полю, почему-то - неопределимо почему - показались
знакомыми Мирону Миронычу, и мясистое розовое ухо старика этого тоже и еще
больше напоминало кого-то очень знакомого...
А когда старик поднял голову от сундука и стал дрожащей рукой
прикручивать лампу, оба - и Мирон Мироныч и Феона Петровна - присели в одно
время и толкнули друг друга локтями: это был Мордухай-Болтовский.