"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Жестокость (Повесть)" - читать интересную книгу автора

он - плакал, плакал оттого, что уж перестала гулять по Большой улице она,
девочка в капоре.
Но была у него в детстве еще любовь: птицы. За то ли любил он их, что
они были многокрасочны, за то ли, что они были непостижимая тайна, или за
то, что летали, а он не мог, только он без ума был зимою от черноклювых
снегирей, розовых, как пасхальные яйца (это были его райские птицы, он видел
их редко), и щеглов (это была его ошеломляющая радость). Снегири подбирали в
снегу упавшие с никлых берез сережки, а щеглы шелушили шишки репейника, и
когда он видел их, то затаивал дыхание, чтобы их не спугнуть, становился на
цыпочки и смотрел, смотрел, только смотрел, не отрывая глаз.
И когда все-таки, слишком недоверчивые к людям, они улетали, пугаясь, -
каким горючим горем это ему казалось!
- Улетели! - жаловался он, весь в слезах, няньке Арише. - Я им совсем
ничего, я их ничем, никак, а они... взяли и улетели!
Горбатая и глухая нянька Ариша долго не могла даже понять, о чем он, а
когда понимала: - Э-э, - диви бы что путевое! - и отмахивалась от него
черной корявой рукой.
На Дубовой жило таинственное существо - птицелов Романыч. Во всех трех
окошках виднелись у него клетки с птицами, - сказочный птичий дворец!.. Даже
с улицы было слышно зимою, как там заливались чижи, репела, дрозды!.. А сам
Романыч - сутулый старик в черных очках, каждое воскресенье выносивший на
базар свои клетки и западни!.. Он их делал сам, деревянные и железные, и для
канареек и даже для попугаев. Про него говорили мальчишки на улице, что он
сам учит своих птиц петь, что ему вздумается, и что такой у него есть
скворец, который поет и вальс "Дунайские волны", и "Па-д'эспань", и
"Разлуку", и слова выговаривает ясно, как человек. Романыч играет на
скрипке, а он подтягивает.
Чуть видно летели журавли в небе и кричали: - Весна! - кричали: -
Весна!.. Потом распускался крыжовник, и серенькие пеночки - ка-ки-е
хитренькие! - вили в нем гнезда. Тогда были в саду: он и пеночки. Это была
увлекательная игра в прятки: они всячески прятали от него гнезда, а он их
искал. Они с разных сторон наблюдали за ним, стрекоча, и хитрили, хитрили!..
Ныряли с пушком и всяким прочим сором в совершенно пустой куст, и чуть
только он туда, летели за его спиною к себе в гнездо.
А он притворялся, что верит, и даже глаза жмурил, чтобы показать им,
пеночкам, что играет он честно. Но в самые узенькие щелки ресниц зорко
наблюдал, тоже хитря.
Но, находя гнезда, он только глазами пересчитывал яички, и когда
появлялись птенчики, до перебоев сердца было жалко их - ротастых, плачущих,
ободранно-красных. И он никак не мог терпеливо дождаться, когда, наконец,
оперятся они и вылетят. Это было его летнее хозяйство - пеночкины гнезда, и
сколько было самой тошной тоски, если их разоряли кошки, оставляя на земле
отгрызанные крылышки, хвостики и пух.
Он и бабочек не ловил сеткой, как другие. Он просто боялся их ловить,
такие они были квелые: как ни старайся, непременно поломаешь им крылышки, и
полиняют они в пальцах ни на что не похоже, - лучше не брать; лучше смотреть
на них издали, шагов за пять.
Больше всего нравились ему бабочки осенью, когда паутина - флаги
бабьего лета - за все цеплялась и везде сверкала длинно, и такие же, как
бабочки, яркие падали листья и пахли медом.