"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. В грозу" - читать интересную книгу автора

Будем идти и петь хором:

Во Францию два гренадера
Из русского плена брели...

И лицо Мушки стало до того вызывающе, что испугало Ольгу Михайловну.


6

Утро 25 июля было душное так же, как и несколько предыдущих утр, море
так же пустынно; у гор, направо от дачки Ольги Михайловны был такой же
неживой, засушенный вид, какой принимали они всегда в июле; совершенно
неподвижно сидящие кусты дубняка по скатам были точно вырезаны из
окрашенного картона и точь-в-точь такие же, как накануне; и точно так же
розовы и сини были шиферные откосы балок... так решил бы невнимательно
скользнувший по всему кругом скучающий взгляд. Но неисчислимо много нового
вошло кругом в это утро для глаза, умеющего смотреть и видеть.
В это утро Мушка в первый раз отчетливо увидела, какая страшная вещь
небо - обыкновенное небо, июльское, чистое, без единого облачка. Она выгнала
Женьку пастись, а сама присела на откосе балки и, задрав голову и открыв
рот, уперлась в небо глазами. Смотрела с минуту, и то, что увидела, ее
испугало. Небо роилось... Небо было все как бы живое, - бесспорно живое, - и
роилось: от неба, как пух с одуванчика, отлетало новое, верхнее небо и
кружилось темными точками, а от этого второго - новое, и еще, и еще... и
трудно было следить глазами за тем, что вчера еще было только воздухом,
голубым, потому что преломлялись в нем как-то солнечные лучи... И когда
потом, удивленная, глянула на море Мушка, она и здесь увидела то, чего
никогда не видела раньше: она ясно заметила неровную, щербатую линию
горизонта, потому что там изгибались, всплескивали и падали такие же самые
волны, как и здесь, вблизи: совсем не было перспективы.
А горы струились... Было явственное шевеление и голых сине-розовых
камней на верхушках, и кустов кизиля, карагача и дуба... Было дрожание,
дышание, передвижка пятен... Просто как будто во множестве сбегали вниз
взболтанно-пыльно-зеленые струйки... Так было только в это утро, - никогда
не было раньше.
Это поразило Мушку. Это почти встревожило ее. От этого, нового, стало
даже как-то неловко. И когда, бросив Женьку с Толкушкой, вошла она на
веранду, где Ольга Михайловна подметала пол, она остановилась прямо против
нее и смотрела, чтобы убедиться, что это, лучше, чем чье-либо другое в
жизни, знакомое ей лицо теперь будет не такое, как всегда, - другое... И с
замиранием сердца увидела, что действительно другое: оно точно светилось
изнутри, - такое стало отчетливое...
Она села, скрестив ноги, - локоть левой руки в колено и подбородок в
ладонь; и смотрела на это лицо в упор. Мушка была очень похожа на мать, и
знала это, и теперь ей как-то неоспоримо показалось, что это она сама,
нагнувшись и подвязав голову по-бабьи синим линючим платком, водит по
неровному бетонному полу обшарпанным веником, и эта рука, державшая веник,
загрубелая уже в работе и с неотмытно-грязными пальцами, - ее собственная
рука.