"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Движения (Поэма)" - читать интересную книгу автора

сбоку нетерпеливо, боязливо ворча, хлестал кнутом по ногам серого, Антон
Антоныч удерживал его на тихой рыси вожжами.
Стая собак со всего села мчалась и лаяла вокруг коляски, старухи и
ребята выглядывали из отворенных калиток и окошек, и на выезде из села
попалась смутная кучка парней и тоже начала что-то кричать и тюкать вслед.
Так покачнулось и дало первую трещину то, чем жил Антон Антоныч.


VIII

У приказчика Митрофана белки глаз были красные, щеки сырые, вязкие,
борода редкая, в дюжину волос, вид понурый. Подробно рассказал он Антону
Антонычу, как молотили, как, обчесывая граблями, доставали бабы с одного
стога солому и вычесали мокрый сверток, похожий на затычку от кувшина, как
подняли крик, потому что сверток дымился, и как он подобрал и спрятал его в
землю в саду. Только успел спрятать, как загорелся вдруг крайний стог, а за
ним на глазах у всех, без всякой причины, другой рядом. Ветер дул на
сельские хаты, и сбежался народ.
- Просто, можно сказать, бунт начался... так что если бы не урядник
наш, вряд ли мне и живому быть... - говорил Митрофан.
- То ты и поджег, а? - не вытерпел и схватил его за плечи Антон
Антоныч.
- Я?.. Зачем мне жечь?.. И у меня, притом же, шесть душ детей, как вам
известно.
Смотрел укоризненно и мигал глазами.
Среди амбаров, замасленных записных книг, мелкого плутовства и
умеренного пьянства по праздникам, тихо и бесцельно текла жизнь Митрофана, и
как единственное оправдание этой жизни выставлял он постоянное свое - "шесть
душ детей", но в оправдание это сам плохо верил.
- Так кто же поджег? Черт поджег?
- Не знаю уж я, - развел Митрофан руками. - А мужики на то осерчали,
что на их хаты галки несло... И близко ведь: шагов полтораста, ну, может
быть, так, от силы - двести... Самим вам известно.
- А тряпки этти, как сказать, зачем прятал?
- Прятал?.. Я это, признаться, больше от разговору... а потом вам хотел
доложить... Тут еще машинист Шлыгин, - он, как человек чужой, - подошел,
говорит: "Это ты, говорит, спрячь от греха..." Вот и все... И не первый год
я у вас служу, и поджигать мне если теперь, рассудите сами, какой же мне
смысл?
Не было смысла, это видел Антон Антоныч, и еще видел, что глупое,
застывшее лицо было у Митрофана, что вообще служили у него только глупые,
застывшие люди, - другие не уживались. Вспомнил, как однажды, осерчав,
гнался за ним с незаряженной двустволкой, как он убегал, по-бабьи воя,
нагнувши голову, растопырив руки...
Уши теперь у него отчетливо увидал в первый раз - никогда не видел
раньше, - уши плоские, прижатые, прямые. Смотрел долго на эти уши, и гадко
стало. И как держал его за плечи, обернул спиною и легонько толкнул в эту
обвисшую спину:
- Знаешь что, а? И-иди ты, братец, к чертовой матери!
Но Митрофан повернулся, часто замигал красными глазами, покрутил