"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лесная топь (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

бегут, что впереди село; бежал, раздвоившись, безликий страх, а за ним
гналась, хохотала тайна, и кричал лес, и падало, как гремучие железные
листы, небо, и дыбилась и трескалась земля, и два вихря, один ледяной,
другой из огненных искр, обвивались около и дули в щеки, а в глазах все
стояла тинистая зеленая человечья голова, фыркающая, плывучая, и тянулись
тонкие руки. Руки были впереди и с боков, жесткие и липкие, обхватывали,
отпускали, хватали вновь: это лес кидался на них со всех сторон и
загораживал дорогу.
- Го-го-го-го! - кричало снизу из оврага...
- Го-го-го-го! - отзывалось вверху в темноте. Аукало зеленое...
Качалось, плясало и падало, прямо перед глазами, быстрое, яркое, как
звезды...
Рвануло за платье сзади, схватило за ноги... Охрипло горло от крика...
И все голова, тинистая, страшная голова, продиралась сквозь камыши, фыркала
и плыла ближе-ближе, вот схватит. И дышало так звучно искрами и льдом,
ядовитым туманом и смертью от прелых листьев.


Они сидели в избе дрожащие, безъязыкие...
Бубнили что-то губы, точно с мороза, и плакали глаза.
Рыжий бородатый Кирик огромными руками держал перед ними маленький
ночник, от которого ползли сонные, жмурые, красноватые лучи, а суетливая
Маланья, его жена, их мать, обняла дрожащую голову Антонины и причитала:
- Баунька, баунька! Кто тебя испужал, маленькую? Кто испужал,
лиходей?.. Что молчишь, сидишь, горе мое? Скажи словечко!
Кирик бормотал сокрушенно: "Вот грех! Вот грех тяжкий!" Слова вязли в
его волосатых губах, глухо звучали, как черепки. Изба была большая,
рубленая, и бревна в стенах были тоже лес. На глазах Антонины бревна
качались, становились торчком, полукругом, одни ближе, другие дальше,
дальше, - вот и сучья тянулись как лапы, и гоготало зеленое, и росла из
дальнего угла, где стояло ведро с водой, лохматая страшная голова, яркая на
аспиде воды. И, пугаясь снова, Антонина вскрикивала: "Ой, мамка!" - и, вся
посиневшая от плача, хваталась за материну плахту. Филька сидел, положив
голову на стол, и дергался всем телом, как подстреленный, но с каждым разом
все слабее, реже и тише.
Он начинал понимать, что он дома, что лесного нет, что оно там, на
берегу, где остались колпачки и раки. И в то же время шумными порывами в
голову его влетал лес и кружился там, влажно ревя ветвями.
Вставала жуткая голова, четко отделяясь от камышей. Тогда Филька
закрывал глаза, и из них выдавливались и ползли по рукам слезы.
Древняя бабка Марья сползла с полатей. Сухая она была, скрюченная и вся
тряслась, испуганная и разбитая долгой жизнью. Морщины шеи вливались в
морщины груди, коричневые и прочные, похожие на дубленую кожу. Вся лесная
была она, как мшистая дремучая липа, и пахло от нее корнями подземных
глубин.
Кто испугал, она знала, и знала, что сделать. Она сновала по избе,
деловитая, ворчливая, нашла восковую свечку, растопила на лучине, вылила в
чашку с холодной водой.
Прихлынули смотреть, что вышло.
Воск застыл неровными круглыми бугорками, точно кустилась опушка, а в