"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Молчальники (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

такого же, как этот, большого города.
Жизнь сходилась к ним в этих письмах, точно стороны угла к вершине, и
короткие слова на листках бумаги росли все шире и шире в их душах, обнимая
их со всех сторон. Тогда пропадали монастырские стены, - становились
прозрачными и разлетались, как туман, - и во всем своем ужасе вставало перед
ними то, что они бросили.
В эти дни они горячее молились, потому что холод сжимал их сердца.
В кельях водились крошечные желтые муравьи; они из невидных щелей
каменных стен узенькой лентой выползали на окна, взбирались на шкафы и
столы, сходились и о чем-то долго говорили между собой, шевеля усиками,
потом церемонно обнимались на прощанье и проворно бежали дальше. В кельях
любили их, маленьких, хлопотливых и серьезных, оставляли для них кусочки
сахара, крошки хлеба, капли воды. И в их таинственной застенной жизни
монахам чудилась какая-то ширина и свобода, которых не было в жизни людей.


VII

Умер отец игумен от старости. Весь прозрачный и бесцветный, как стекло,
стал он перед смертью, точно живая смерть, и в гробу лежал сухой, слепой и
важный.
В руках братии ярко-желтые на черном фоне ряс горели тонкие свечи, и
языки пламени трепетно жили, умирая, и умирали вверху, в темном куполе,
длинные звуки похоронных песен, похожие на трепетные языки свечей.
И когда панихида кончалась полными глубокой печали звуками "надгробного
рыдания" и на коленях молились об усопшем старце монахи, вдруг поднялась из
гроба голова игумена и обвела кругом мутными глазами.
И все застыло в церкви - гулкие стены, и хор, и монахи.
Потом что-то ахнуло где-то далеко вблизи дверей, и слышно стало, как в
страхе протискивались в них из церкви монахи, точно вода пенилась в ущелье.
Дрожащими руками благословлял священник, и из кадильницы диакона вился
осторожный извилистый дымок, точно и он был испуган и хотел незаметно
скрыться.
И горящие в руках свечи быстро тушились, потому что от них, горящих,
ярче и живее казалось воскресение, более страшное, чем смерть.
Но прошла длинная минута, и опять опустилась белая голова на подушку
гроба и больше не поднималась.
На похоронах через два дня было полгорода. Архиерей служил заупокойную
обедню, и очередной священник из окружавшего его синклита в приличном случаю
слове много говорил о летаргии.
Схоронили игумена в монастырской ограде, но не погребли вместе с ним
своих сомнений и вопросов. Жизнь и сон, смерть и воскресение... в какие-то
бездонные пропасти падали, обрываясь, мысли, и мирные кельи стали шумными и
звонкими от споров, от ломавшихся стен тех непрочных зданий, которые каждый
по-своему возводил в своей душе.
Только в кельях молчальников было тихо.


VIII