"Слава Сергеев. Я ваш Тургенев" - читать интересную книгу автора

объяснять.
По-видимому, то, что я не пошел, ему не понравилось. Это было очень
похоже на обычное рас...дяйство и, собственно говоря, отчасти таковым и
являлось, - ведь он же не предложил мне издать полное собрание сочинений,
почему было не прочитать что-то на радио? И он стал говорить: ну что же вы
не пошли, ну ладно, приносите еще заметки, хотя бы в газету, - а я не
приносил, причем непонятно даже почему, как-то не писалось, что ли, а может,
дух противоречия... И еще я был тогда по уши в одном романе, даже в двойном
романе (что я теперь такой умный по этой части), это называется треугольник,
triangle - вначале интересно, потом, причем незаметно, изматывает. Но, самое
главное, на все остальное, кроме этого triangle, времени не остается.
Еще у меня тогда был один приятель-армянин, очень хороший парень, из
Еревана, но искусство, это, наверное, такая штука, в нем все друзья -
понятие условное. Чуть позже объясню почему.
Я познакомил его с нашим героем, у армянина был готов роман, в Армении
его даже каким-то чудом напечатали, и он в 1993 году носил его по московским
издательствам и еще просил деньги на издание у богатых московских армян,
которые его, разумеется, кормили "завтраками", потому что эти новые богатые
(неважно, кто они, армяне, русские, грузины, евреи) устроены так, что они
лучше трижды пропьют эти несчастные 3-4 тысячи долларов, нужные на книгу,
чем отдадут кому-то или куда-то. Впрочем, один относительно порядочный
человек пару раз оплатил ему перелет Москва - Ереван и обратно, уже немало,
но это было все; и я ему предложил попробовать издать его роман по-русски
сначала в журнале и познакомил с нашим героем. А поскольку герой был,
наверное, тогда настроен помогать молодежи и испытывал по этому поводу, как
я уже сказал, всевозможные горьковские позывы, плюс все приезжие с юга очень
душевные люди, в общем, вскоре они стали друзьями.
И известный писатель помог моему приятелю напечататься в журнале, а
поскольку вещь была хорошая, то приятеля приняли там хорошо, и Н. Н. был
доволен, и все говорил мне: ну а вы что же? Приносите тоже что-нибудь, хотя
бы рассказы, а я все не приносил, как будто нарочно, и мне не следовало бы к
нему ходить-и-ничего-не-приносить, а следовало хотя бы иногда что-то
приносить или пока не ходить. Но все было так здорово, здорово с ним иногда
общаться, плюс их замечательный буфет, просто какое-то парижское кафе или
"Бродячая собака" в дореволюционном Санкт-Петербурге, симпатичных кафе в то
время, повторяю, в Москве было не сыскать. Да и приятель, душа нараспашку,
почему-то предпочитал общаться с Н. Н. при моем участии, и когда я его пару
раз спрашивал: может, не стоит ходить туда с пустыми руками, старик уже
несколько раз интересовался, - ереванец поднимал на меня удивленные глаза:
почему? Ерунда, мы же просто общаемся как друзья.
Финальным аккордом стал незаконченный рассказ, который я таки принес
ему, тоже якобы для журнала, а на самом деле просто чтобы отвязаться
(сколько можно говорить "хорошо, потом"), при этом рассчитывая на авось, так
как идея в моем рассказе была неплохой (что-то о простой природе любви, о
чем еще я мог тогда написать), но совершенно непроработанный (времени-то не
было). Рассказ, разумеется, завернули, и наш герой, по-видимому исчерпавший
запас педагогических чувств, встретил меня довольно холодно и сообщил об
этом: мол, вот, они сказали, что это не совсем то, что им бы хотелось,
извините, и довольно быстро, сославшись на дела, распрощался со мной, а
ереванец, когда я ему расстроено рассказал об этом, снова сказал свое: