"Слава Сергеев. Москва нас больше не любит " - читать интересную книгу автора

"милости хощу, а не жертвы...", пишет Брянчанинов. Я спросил у бабушки,
откуда здесь эта икона.
- А это нашему настоятелю подарили в Москве, - сказала она. - Это
писатель один.
- Писатель подарил? - не понял я.
- Нет, писатель на иконе. Вы что, интересуетесь? - спросила она немного
погодя. - У нас во дворе часовня есть. Недавно построили. Показать вам? Я
могу отпереть выход, что туда идет.
Симпатичная была какая-то бабушка, простая, но не сердитая, как иногда
(или, увы, часто) это бывает.
Она принесла ключи и сказала:
- Это... на месте репрессий возвели часовню. Сталинских. Не так давно.
Отперла дверь, и я вышел на церковный двор.
- Вы вернетесь? Я не буду запирать тогда, - сказала она.
Во дворе было очень заснежено. Небольшая часовня с мемориальной доской
стояла неподалеку. Чтобы подойти, мне пришлось почти протаптывать дорожку в
сугробе. "Невинно убиенным в 1930-1940-х годах новомученикам российским"
было написано на доске мелко. За часовней был виден церковный двор, стена, и
дальше, с пригорка, открывался неплохой вид на город, на ближние Черные
пруды подо льдом и недавно отреставрированные, старые, дореволюционные дома
с той стороны прудов. Выделялся один из домов со странными, затемненными
евро-окнами (позднее мне сказали, что это республиканское ФСБ). Сбоку был
виден кусок белой стены местного Кремля. Над домами стояла неполная луна,
придававшая всему пейзажу вид картинки из 1001 ночи. Было странное ощущение,
что я стою около исторического памятника. Я подумал, что последние недели
живу немного по-другому, чем жил в Москве. С другим ощущением и, пожалуй,
самоощущением. Что я чувствую себя как бы не совсем в России. Так это и
правда, не совсем Россия, подумал я. Точнее, уже не совсем Россия, несмотря
на университет, где преподавал Лобачевский, дом Льва Толстого и "затемненные
окна". Я вспомнил девушек с покрытыми хеджабами головами, виденных мной пару
дней назад в супермаркете, мечети в старом городе, стариков в фесках. Это
уже немного Восток, наверное. Странный, заснеженный Восток... О надписи на
часовне думать не хотелось.
- Посмотрели? - спросила бабуля, когда я вернулся.
- Посмотрел.
- На пожертвования построили, - сказала она. - Люди жертвовали. Разные.
Наш батюшка собирал. Тут в тридцать седьмом году, во дворе, братская могила
была. Грузовиками хоронили. Тыщи людей. Вон тот дом, - она показала куда-то
в сторону, - потом сверху построили.
Думать о том, что говорит бабушка, по-прежнему не хотелось, но я
сказал:
- И ведь никого не наказали за это, вот что.
- Тут накажут... - сказала бабушка. И вдруг добавила с виноватой
улыбкой: - Еще нас накажут за это... Когда-нибудь.
И вопросительно на меня посмотрела.
Я немного опешил и чего-то даже испугался. Хотя чего? Чего?! Реально
думать о том, что сказала бабуля, по-прежнему не хотелось, но со всей
твердостью, на которую я был способен, я сказал:
- Как вас зовут?
- Татьяна.