"Слава Сергеев. Места пребывания истинной интеллигенции " - читать интересную книгу автора

Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает, врагу не
сдается наш гордый "Варяг", пощады никто не желает...
И прямо поет...
А я, надо сказать, всегда, когда слышу эту песню, отчего-то рыдаю. Типа
я - матрос. С крейсера "Варяг". Но на самом деле никакой я не матрос, скорее
всего, я - матрац, полосатый матрац со старой интеллигентской кровати и
сентиментальный идиот впридачу. I am sentimentalny idiot... Ну, то есть в
данном случае я все же не зарыдал, сдержался, все-таки еще не совсем пропал,
так сказать, для общества, но вспомнил об этой своей дурной привычке. И мы
двинулись, Воропаев с песней, а я со своими воспоминаниями о дурной привычке
мимо школы, какого-то длинного жилого дома с занавесками в горошек в одном
из окон первого этажа, дома Блока, дома уже упоминавшегося Горького и вышли
к церкви на Герцена, в которой, раз уж пошла такая пьянка и сцена все равно
выходит пошлой донельзя, то не могу не объявить - тем более, все это и так
знают - в которой венчался Пушкин.
Церковь тихо возвышалась над улицей, снег падал на купол, на маленький
крест в вышине, снизу стояли освещенные фонарем деревья, внешне картина
казалась мирной, но странная обида или печаль (за что? на кого? за, пардон,
себя, за невозвратную юность и канувшие в лету сосиски с горошком, на
"мерседесы" и общее несправедливое устройство жизни, за убитого красавицей
поэта?..) тлела где то внутри, в сквере за церковью сидел, нервно закинув
ногу за ногу, занесенный снегом граф Алексей Толстой и, печально глядя на
свои бывшие домовладения, казалось, говорил: ну, а вы что здесь?
И больше не было ни души.
- Надо обязательно взять еще водки, - сказал Воропаев.
Но то, что это надо, было ясно без всяких слов.
Напротив церкви, через улицу, у консерваторского училища в те годы
стоял ларек, судьба сжалилась над нами, и в этот вечер он был открыт, окна
его светились, а подойдя, мы услышали музыку...
Продолжу ностальгическую линию: Боже мой, ларек, разноцветные флаги, то
есть бутылки в его витрине, убогие лампочки по краям, зима, Москва, красные
огни светофоров, вы в легком или тяжелом подпитии, скрипит под ногами снег,
на дворе 95 или даже 94 год, романтика - кто знал, что будем вспоминать с
дурацкой, нелепой ностальгией и это, это тоже...
Резюме: недолгая русская свобода.
Мы приблизились. У палатки гуляла небольшая компания: две девушки и
двое ребят комсомольского вида, лет по 25-30. Девчонки были ничего, особенно
одна, с длинными светлыми волосами до плеч, а вот при виде ребят я напрягся.
С детства не люблю комсомольцев. Впрочем сейчас они все занимаются бизнесом
или служат в каких-нибудь иностранных конторах, но я их все равно сразу и
издали чувствую. Какая-то такая, знаете, гадость... А Воропаеву все это хоть
бы хны. Ему все равно, кто перед ним. Хоть мальтузианцы. Совершенно
амбивалентный, аполитичный товарищ. Он расплылся в улыбке и, будто не
замечая ребят, потянулся к светловолосой: солнышко!.. И - начинает
пританцовывать под музыку. Типа твист. Или самба. Мужики совершенно
оторопели от такой наглости. Они немного посмотрели на воропаевские па,
потом посовещались, видимо решая, не псих ли перед ними, после чего тот, что
повыше, сделал шаг к Воропаеву:
- Ты чего?
- А чего? - искренне удивился Воропаев, продолжая танцевать. - Она что,