"Иннокентий Сергеев. Кабиры (цикл: Дворец Малинового Солнца)" - читать интересную книгу автора

Красс, по закону должен был передать в руки суда как убийцу.
Новорожденная была отправлена в деревню и отдана на попечение кормилицы.
Через несколько дней после моего возвращения такая же участь внезапно
постигла и Милену. Должно быть, Красс начал что-то подозревать, или кто-то
из его слуг донёс ему - Милена с Транквиллом всегда вели себя слишком
неосторожно. С исчезновением Милены жизнь в доме Красса стала совсем
безрадостной. Однако покинуть этот дом мне не позволяло моё отчаянное
положение - потеряв место, я потерял бы и средства к существованию.
Транквилл признался, что те же соображения руководят и им.
Даже комнату в гостинице я не мог больше себе позволить, вот до чего я
дошёл. Однако о том, чтобы продать что-нибудь из моих драгоценностей или
книг, я не мог даже помыслить. Да и надолго ли мне хватит этих денег? Я
всегда полагал, что продавать свои вещи можно лишь тогда, когда тебе
грозит смерть от голода, а такая смерть мне всё же не грозила, пока я
оставался у Красса. Пировал он по-прежнему часто, и с отъездом Милены
пиршества эти становились всё разнузданнее и безобразнее. Я держал язык за
зубами, повинуясь мудрой поговорке, но Транквилл не желал этого делать,
что никак не улучшало его отношений с Крассом. Я умолял Транквилла быть
сдержаннее, чтобы не отравлять и без того не слишком весёлую жизнь, но всё
без толку.
Чтобы немного развеяться и отвлечься от убогой реальности, я взялся
написать поэму, которую по мере написания, читал Канидии. Я не порвал с
ней отношений, хотя и стал относиться к ней с некоторой настороженностью,
памятуя о том безобразии, до какого мы дошли с ней в своих бесчинствах.
Мне начинало казаться, что жизнь моя потерпела крах, и я не видел ничего,
что давало бы мне надежду на счастливые перемены. Мысль о смерти стала всё
глубже проникать в мой мозг.
Неужели я подурнел? Почему женщины перестали замечать меня? Или мой гений
изменил мне? Но что тогда принуждает меня держаться жизни? Такие мысли
вовсе не были безобидны, потому что стоило в моей голове возникнуть
какому-нибудь плану, как я уже не мог успокоиться, пока не осуществлял его
или не находил достаточно веских доводов против его осуществления. На этот
раз таких доводов я не видел. Что же мне оставалось? И я принял решение.
Но раз я решил умереть, следовало получить от жизни всё, что ещё было
можно. И покинув Город под предлогом деловой поездки, я направился
прямиком к своей любимой, томившейся в деревне.
Встреча была бурной. Заливаясь слезами, мы жаловались друг другу на те
страдания, которые нам пришлось вынести, и наконец, решили, что чем бы всё
это ни кончилось, мы никогда больше не расстанемся.
Как прежде, мы отправлялись на прогулки и тогда, отдавшись любви, мы
забывали обо всех неприятностях, и жизнь вновь становилась для нас океаном
радости и наслаждения.
Однажды, совершая прогулку, мы увидели бородатого человека, сидевшего у
ручья и тихо разговаривавшего с самим собой. Вид его был неопрятен, и я
подумал, что это, должно быть, какой-нибудь из несчастных бродяг, чья
жизнь отличается от жизни зверей тем разве, что у них нет тёплой шкуры,
чтобы не замёрзнуть, и они лишены дома, который есть даже у диких зверей.
"Неужели такая же участь могла постигнуть и меня?"- подумал я.- "Или же
он из тех философов, что ставят собаку выше человека?"
Прислушавшись, я услышал, что он говорит по-гречески.