"Юрий Сергеев. Становой хребет (Роман) " - читать интересную книгу автора

Егор гнал жеребца галопом до самых ворот. Пронька едва поспевал за ним.
Ольке, вылетевшей птицей на крыльцо, Егор подал мешок с гостинцами, за солью
и керосином надо было ехать к Якимовым подводой.

Зима текла в обыденных хлопотах. Назойливо одолевали мысли о сговоре с
Игнатием Парфёновым. Егор ни с кем не делился задумками, ждал наступления
тепла. Ездил верхом на охоту, убирал скотину и только на рождество попал в
дом к Якимовым.
Как бы он ни храбрился, всё же, Марфа запала ему крепко в душу,
тосковал по её смеху и не бабьей лихости. Не мог уняться.
Праздники справляли семьи Быковых и Якимовых всегда сообща. Наезжали в
гости знакомые казаки, и за длинными столами не смолкали долгие разговоры об
урожае, хозяйских заботах, воспоминания о покинутых станичниках.
Запевали старинные казачьи песни, на них старая Якимиха и мать Егора
были великие мастерицы. Праздник обычно кончался попойками и кулачками.
Был в станице такой обычай, сходились стенка на стенку, поначалу
мальцы, потом вступали постарше, а в конце - белобородые старики засучали
рукава и бились до крови.
У Якимовых тоже дрались, только кулаками, квасили друг дружке носы,
бабы кидались разнимать и за компанию умывались красными соплями. Потом
опять все сидели, обнявшись, горюнились и пели, и пили в страшной, тягучей и
неприкаянной кручине.
В этот раз Марфа, как бы, не замечала Егора. Изрядившись в привезённые
осенью обновки, она плясала до упаду под Спирькину гармонь, без удержу
хохотала и пила с казаками наравне.
Ловил хмурый Егорка её жгучий взгляд, пробиравший до нутра, но марку
держал, не отзывался на увёртки.
Когда все уморились и слегли, он вышел во двор. Опасаясь лютого
Байкала, обогнул его стороной, долго сидел у поленницы дров на холодной
чурке, сладко вдыхая остуженный морозом воздух.
Откуда-то со звёздного неба сыпался мелкий иней - стылая звёздная пыль,
сопели в стойлах коровы, всхрапывали лошади, пялилась вниз белой мордой
луна, что-то разглядывая на снулой земле.
Шмотья видений мельтешили в его голове: угарный кутёж в Харбине,
голоногие танцовщицы, весь обросший волосьём Игнатий с горящими угольями
глаз, бегущий рикша, хрясткий взрыв бомбы. Прошлое уже стало забываться,
притуплялась тягость, и рассасывалась боль.
Заслоняли всё это пухловатые губы Марфы, желанные и недоступные с
прошлой осени.
Он боялся глянуть ей в глаза за столом, чтоб не растаять и не пойти на
попятную, боялся и хотел коснуться, потаясь от всех, её точёного стана в
кружевном платье с горжеткой из горностаев какой-то салонной модницы,
вышибленной в Манчжурию из взбеленившейся России.
Собираясь туда на промысел золота, он всё чаще напрягался новой и
жадной тоской, сжимался от предчувствия томной радости встречи с той
стороной, в которой появился на свет, исконно жил, не думая и не гадая её
лишиться.
Разгульная сила Игнатия покорила его своей щедростью и независимостью.
Он представлял себя также удало щедрым в кругу поклонниц. Или катящим на
лимузине с нежными дамочками, говорящими на французском языке.