"Сен-Симон. Мемуары, книга 2 " - читать интересную книгу автора

придворного звания и стать кавалером ордена Св. Духа. Лишь к концу жизни, и
то случайно, король узнал, что он заблуждался. Сент-Эрем, который сперва был
обер-егермейстером, а затем губернатором и комендантом Фонтенбло, не смог
стать кавалером ордена Св. Духа; король знал его как зятя де Куртена,
государственного советника, прекрасно ему известного, и считал незнатным. А
он был из Монморенов*, о чем король узнал, но слишком поздно от г-на де
Ларошфуко. При этом ему пришлось растолковывать, что это за роды, так как их
фамилии ему ничего не говорили. Могло показаться, что король отличал
старинную знать и не желал никого к ней приравнивать; ничего подобного. Он
был далек от подобных чувств и питал слабость к своим министрам, которые,
стремясь возвыситься, ненавидели и принижали всех, с кем не могли сравняться
и кем не могли стать, и потому был крайне холоден к родовитой знати. Он
боялся родовитости так же, как боялся ума, а ежели два этих качества
соединялись в одном человеке и королю становилось это известно, тому не на
что было надеяться.
______________
* Шарль-Луи, маркиз де Сент-Эрем, был сыном Франсуа-Гаспара де Монморена,
маркиза де Сент-Эрема (1621-1701).

Очень скоро после того, как он стал править самостоятельно, его
министры, военачальники, фаворитки, придворные поняли, что тщеславия в нем
куда больше, чем славолюбия. Они стали непомерно восхвалять его и тем
развратили. Хвала, а верней сказать лесть, нравилась ему, и чем грубей она
была, тем охотней принималась, а более всего ему по вкусу была лесть самая
низменная. Только так можно было приблизиться к нему, и все, кого он любил,
были обязаны этой любовью тому, что удачно нащупали этот путь и никогда не
сходили с него. Это-то и было причиной огромной власти его министров,
которые при каждом удобном случае неизменно кадили ему, а паче приписывали
ему все решения и уверяли, что все исходит от него. Изворотливость, низость,
изъявления восторга и покорности, раболепство, а еще верней, умение показать
свою ничтожность перед ним, были наилучшим средством завоевать его
благоволение. Стоило чуть уклониться от этого пути, и прощения уже не было;
именно это и довершило падение Лувуа. Действие этого яда все усиливалось. В
сем государе, не лишенном ума и обладавшем опытом, оно дошло до крайнего
предела. Не имея ни голоса, ни слуха, он любил в домашней обстановке
напевать самые льстивые места из оперных прологов; он словно купался в
лести, и даже во время многолюдных парадных ужинов, на которых иногда
исполнялась скрипичная музыка, присутствующие слышали, как он негромко
напевает те же хвалы себе, когда игрались сочиненные на подобные слова
мелодии.
В этом причина той жажды славы, что время от времени отрывала его от
любви, и того, с какой легкостью Лувуа втягивал его в большие войны, имея
целью то свалить Кольбера, то укрепить и усилить собственное положение,
неизменно убеждая короля, что как полководец тот превосходит в разработке и
осуществлении планов всех своих генералов, в чем они сами, стремясь угодить
королю, способствовали Лувуа. Я говорю о Конде и Тюренне и уж подавно о тех,
кто пришел им на смену. С легкостью, самодовольством и самолюбованием он
присваивал все услуги себе, веря, что он действительно таков, каким его
изображают в хвалебных речах. В этом же причина его любви к парадам,
дошедшая до такой степени, что его враги называли его королем парадов, и