"Генрик Сенкевич. Ганя (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Миколая и искренне горевал о нем, но, несмотря на это, чувствовал себя
почти счастливым и гордился своей ролью опекуна. Меня возвышало в
собственных глазах то, что я, шестнадцатилетний мальчик, должен был стать
опорой для слабого и несчастного создания. Я чувствовал себя мужчиной.
<Твой панич и господин, почтенный старец, не обманет твоих надежд, - думал
я, - спи спокойно в могиле: ты отдал в верные руки будущее своей внучки>.
Действительно, я был спокоен за будущее Гани. Мысль о том, что со временем
Ганя вырастет и что нужно будет ее выдать замуж, в ту пору не приходила
мне в голову. Я думал, что она навсегда останется при мне, окруженная
заботами, как сестра, и любимая, как сестра, и что, возможно, ей будет тут
грустно, но спокойно. По искони установившемуся обычаю, старший сын
получал в наследство впятеро больше, нежели младшие дети; и хотя в роду у
нас не было узаконенного майората, младшие сыновья и дочери уважали этот
обычай и никогда не восставали против него. Я был старшим сыном в семье,
и, следовательно, большая часть имения должна была в будущем перейти ко
мне, поэтому уже гимназистом я смотрел на него как на свою собственность.
Отец мой принадлежал к числу наиболее состоятельных помещиков в округе.
Правда, род наш никогда не отличался роскошью магнатов, но у нас было то
изобилие, тот старошляхетский достаток, который давал вволю хлеба и
обеспечивал до смерти привольное и зажиточное существование в родном
гнезде. Таким образом, я рассчитывал, что буду относительно богат, и
потому спокойно взирал как на свое будущее, так и на будущее Гани, зная,
что, какая бы участь ее ни ждала, у меня она всегда найдет тихий угол и
поддержку, если в них будет нуждаться.
С этими мыслями я уснул. На другой день я начал с утра претворять в
действие вверенную мне опеку. Но как смешно и по-детски я это делал! И все
же сейчас, вспоминая об этом, я не могу не поддаться чувству умиления.
Явившись с Казиком к завтраку, мы уже застали за столом ксендза Людвика,
мадам д'Ив, нашу гувернантку, и двух моих маленьких сестричек, которые
сидели, как всегда, на высоких тростниковых креслицах, болтая ножками и
весело щебеча. С необыкновенной важностью я уселся на место отца, окинул
стол взглядом диктатора и, обернувшись к лакею, проговорил, сухо и
повелительно:
- Прибор для панны Ганны!
Слово <панна> я умышленно произнес с особым нажимом.
Доселе этого никогда не бывало. Ганя всегда ела в гардеробной, и хотя
мать моя хотела, чтобы она сидела за столом вместе с нами, старик Миколай
не позволял ей, упорно твердя: <Ни к чему это; пусть учится почитать
господ. Еще чего!> Теперь я вводил новый обычай. Милейший ксендз Людвик
улыбался, замаскировав улыбку понюшкой табаку и фуляровым носовым платком;
француженка, которая происходила из старинного дворянского рода и потому
держалась аристократкой, несмотря на свое доброе сердце, поморщилась, а
лакей Францишек широко разинул рот и с изумлением уставился на меня.
- Прибор для панны Ганны! Ты слышал? - повторил я.
- Слушаюсь, ваша милость, - ответил Францишек, на которого мой тон,
по-видимому, произвел должное впечатление.
Сейчас я могу признаться, что и <его милость> с трудом подавил
довольную улыбку, появившуюся на его устах, когда его впервые в жизни
наградили этим титулом. Однако важность, преисполнившая <его милость>, не
позволила ему улыбнуться. Между тем прибор через мгновение был подан,