"Генрик Сенкевич. Ганя (Повесть)" - читать интересную книгу автора

года сдал вступительные экзамены в университет, так как понимал, что на
каникулах мне не захочется заниматься и что я несомненно позабуду по
меньшей мере половину того, чему выучился в школе. Поэтому я очень
напряженно работал. Кроме обычных гимназических занятий и подготовки к
экзамену на аттестат зрелости мы с Селимом брали еще частные уроки у
некоего молодого студента, который сам только недавно поступил в высшую
школу и хорошо знал, что для этого требуется.
То было время, навсегда памятное для меня, ибо именно тогда рухнуло
здание всех моих представлений и понятий, которое с таким трудом возводили
ксендз Людвик, отец и вся атмосфера нашего тихого гнезда. Юный студент был
во всех отношениях великим радикалом. Излагая мне историю Рима, и в
частности рассказывая о реформах Гракхов, он так заразил меня своим
презрительным отвращением к олигархии, что мои архишляхетские убеждения
развеялись как дым. С какой глубокой верой утверждал, например, мой юный
учитель, что человек, которому вскоре предстоит занять столь же важное,
сколь и влиятельное, положение студента, должен быть свободен от всяких
<предрассудков> и смотреть на все окружающее со снисходительной жалостью
истинного философа! Вообще он считал, что вершить судьбы мира и оказывать
могущественное влияние на человечество способны только люди в возрасте от
восемнадцати до двадцати трех лет, так как позже они постепенно становятся
идиотами или консерваторами.
О людях, не являющихся ни студентами, ни профессорами университета,
он отзывался с сожалением; тем не менее среди них у него были свои идеалы,
имена которых никогда не сходили с его уст. Тогда я впервые узнал о
существовании Молешотта и Бюхнера - двух ученых, которых он цитировал чаще
всего. Надо было слышать, с каким жаром говорил наш наставник о научных
достижениях последнего времени, о тех великих истинах, которые отвергались
прошлыми поколениями, погрязшими в темноте и предрассудках, и которые ныне
восстали <из праха забвения> благодаря неслыханному мужеству новейших
ученых, возвестивших их миру. Высказывая подобные суждения, он встряхивал
буйными курчавыми вихрами и выкуривал невероятное множество папирос,
клятвенно заверяя нас, что ни один человек в Варшаве не способен так
затягиваться, как он, и что ему все равно, пускать ли дым носом или ртом,
настолько он привык курить. После этого он обычно вставал, надевал пальто,
на котором не хватало больше половины пуговиц, и заявлял, что должен
спешить, потому что ему еще предстоит сегодня <маленькое свиданьице>. При
этих словах он таинственно прищуривал глаз и прибавлял, что слишком юный
возраст мой и Мирзы не позволяет ему подробнее информировать нас об этом
<свиданьице>, но что впоследствии мы это поймем и без его объяснений.
Наряду с тем, что родителям нашим, наверное, очень не понравилось бы
в молодом ученом, у него были поистине прекрасные черты. Так, он отлично
знал все, чему нас учил, к тому же это был настоящий фанатик науки. Ходил
он в рваных сапогах, поношенном пальто и фуражке, похожей на старое
гнездо, а за душой у него никогда не было ни гроша, но, несмотря на
бедность, граничившую чуть не с нищетой, мысль его никогда не занимали
заботы о личных нуждах. Он жил страстью к науке, а к собственному
существованию относился с веселой беспечностью. Нам с Мирзой он
представлялся неким высшим, сверхъестественным существом, неисчерпаемым
кладезем мудрости и непререкаемым авторитетом. Мы свято верили, что если
кто спасет человечество в случае какой-либо опасности, то несомненно