"Виталий Семин. Сто двадцать километров до железной дороги" - читать интересную книгу автора

бюро, им его зачитали.
Тогда я бросился в бой. Я сказал, что нет ничего опаснее людей, у
которых за плечами школа, институт и опять школа, людей, которые жизнь
проходили по учебнику, а теперь других учат по этому же учебнику. Атмосфера,
создаваемая этими людьми в учительской...
Тут она меня спросила:
- А почему вы идете работать учителем?
И еще она меня спросила:
- А чего вы, собственно, хотите?
- Чтобы невозможен был такой зал, который не взрывается при первой же
фразе такого Сокольцова.
Она сказала, что Сокольцов, хотя и малограмотен, человек вовсе
неплохой, с заслугами в прошлом.
- Вот-вот, - сказал я, - Сокольцов неплохой, а мы тут все плохие.
Больше мы с ней не разговаривали, долго сидели молча. Потом она
поискала, куда бы отсесть от меня, и отсела. Я смотрел ей вслед и почему-то
думал о том, что у нее самая симпатичная в этом зале шляпка - этакая
асимметричная соломенная завитушка.
Мы встретились еще раз на учительском вечере. Было несколько хороших
номеров художественной самодеятельности. На сцену выходили прямо из зала.
Спев или сплясав, кричали со сцены в зал: "А вы, Михаил Федорович, почему
прячетесь?! На сцену! На сцену!" Михаила Федоровича выталкивали в проход
между стульями, он упирался, а потом, махнув рукой, решительно шел к сцене.
Вышел на сцену и Сокольцов. Должно быть, он всегда появлялся на сцене
на таких вечерах, потому что по залу прошел шумок: "Русскую плясать будет".
Танцевал Сокольцов куда лучше, чем говорил: полсцены прошел вприсядку, сразу
же вспотел, но не сдался - долго выделывал ногами что-то веселое.
Я посмотрел на Зину (ее зовут Зина). Она ответила мне профессионально
ледяным взглядом (так она, наверно, на уроке осаживает нерадивых учеников) и
зааплодировала Сокольцову: тебе, мол, снобу, не нравится, как веселятся
простые люди, а мне нравится.


Глава четвертая

1

Честное слово, до сих пор при слове "деревня" я представлял себе что-то
единообразное. Между тем для жителей районного центра мы, хуторяне, -
провинция. Но и у нас, хуторян, есть своя провинция, откуда мы кажемся
столичными жителями: бригады и фермы - скопления двух-трех домишек,
затерянных в степи. Именно затерянных. В степи можно затеряться, и это не
так уж безопасно, хотя волков здесь давно нет.
- После гражданской их тут много було, - говорит дед Гришка, - чабаны
побили. Много чабанами побито. Последних двох я бачив он на тим бугре, -
показывает хозяин на вершину холма, у подножия которого стоит наша хата. -
Побиг у хату, крикнул бате. Батя з трехлинейкой и выскочил...
И дед замолкает. Он часто так на полуслове замолкает. Считает свой
рассказ завершенным, хотя я еще ничего не понял. Если я спрошу, что же
дальше, он усмехнется - чего ж тут непонятного! Его усмешка не безобидна: