"Виталий Семин. Плотина" - читать интересную книгу автора

В комнате начальника штаба пахло духами, пудрой. Широкая двуспальная
кровать была покрыта крахмально-белой накидкой - начальник штаба недавно
женился на той самой писарше, которая приходила за мной в лагерь.
Столик, за которым мы с отцом присели, тоже был крахмальным и
кружевным, уставленным флаконами и баночками.
На минуту в комнате появилась сама писарша, улыбнулась мне
успокаивающе, поощрительно.
- Разговаривайте, разговаривайте, - сказала она. - Я только взять
одеяло. А вы спите на этой кровати. - Потом спросила меня вполголоса: - Отец
плохо слышит?
- Он контужен, - гордо сказал я.
- А я сразу поняла, что ты его сын. Ты спрашиваешь, не ошиблась ли я, а
я вижу, что не ошиблась. И волосы те же, и лоб.
И еще она сказала:
- Правда, это как в сказке - отец в Германии нашел сына? Все просто
потрясены.
Отец не вслушивался в то, о чем мы говорили. Он был контужен давно, еще
на первой мировой, и привык к тому, что вполголоса люди при нем говорят о
своем.
Когда мы остались одни, я попытался рассказать отцу о том, что было со
мной в Германии, но, как ни силился, что-то главное никак не мог передать
ему. Больше всего мне хотелось, чтобы отец почувствовал, каким бывалым, все
видевшим и все испытавщим мужчиной я стал. Я показывал ему шрам во всю
тыльную сторону левой кисти - сам выжигал кислотой, чтобы не работать.
Говорил:
- Теперь я, знаешь, какой выносливый?! Могу работать по двое суток без
перерыва. В Лангенберге на вальцепрокатном была норма - сто сорок листов в
смену. Каждый лист - килограммов двадцать, его надо поднять на грудь
пятнадцать раз да каждый раз пронести шагов по десять. Вот и помножь!
Тут с отцом сделалась судорожная икота. Когда он немного успокоился, я
показал ему свою правую руку: до сих пор, когда умываюсь, проливаю воду из
пригоршни - мастер железной палкой перебил мне предплечье, а кость
неправильно срослась.
Я не жалел отца. Я собирался просить у него папирос и заранее старался,
чтобы он дал побольше - многих нужно было угостить у себя, в бараке. Даже
мстительное чувство у меня стало разгораться, когда отец сказал, что еды у
него с собой нет. Консервы из своего сухого пайка он оставил в номере
гостиницы.
Эти забытые в гостинице консервы портили мне радость свидания. У отца
есть консервы, и он не догадался, как они мне нужны! Придется соврать в
бараке, что отец кормил меня тушенкой. Дал целую банку - ешь!
И вообще мне казалось, что отец чего-то не понимает. Вот и без погон
сюда приехал! Хоть из-за своего слуха он и не был боевым офицером на этой
войне, хоть и служил начфином в своей части и еще до победы демобилизовался
и перешел на положение вольнонаемного, а мог бы приехать в погонах.
Искал меня отец трудно. Открытку, которую я послал домой, мать
переслала ему в часть под Кенигсберг. В открытке я почему-то не назвал
городок, где работал, сообщил только, что нахожусь под Берлином.
- Может, цензура вычеркнула? - спросил я.
Отец показал мне открытку - цензура ничего не вычеркивала. Я сам