"Виталий Семин. Плотина" - читать интересную книгу авторанедавно вернулась из эвакуации. И в комнате пахло будто по-прежнему. И
только когда пришла Аня, я с непонятной тревогой почувствовал, что время в эти годы не останавливалось, не обрушивалось в яму, не пропадало - шло без меня. В Москве я ночевал на полу под окном железнодорожной кассы. В вагоне лежачей оставалась третья, багажная полка. Трое суток я видел перед собой сапоги тех, кто сидел на второй. В Москву из Кенигсберга отец посадил меня в офицерский вагон. Там у меня была своя полка и соседи-летчики, кормившие тушенкой, поившие спиртом. С одним из них я выскочил на станции что-то купить. Возвращаясь, мы увидели толпу. Она штурмовала подножку нашего вагона. - Никого не пущу! - кричала проводница. Безумие толпы передалось ей. Она всех сталкивала с подножки. И была минута, когда, казалось, поезд уйдет, а мы так и не сумеем пробиться сквозь толпу. И еще была минута, когда поезд уже тронулся, а проводница слепо упиралась руками в грудь летчика, державшегося за поручни одной рукой. - Голубчик! - ласково сказал ей летчик. - Голубушка! И проводница, так и не узнав его, все-таки пропустила нас. В вагоне я услышал, как кто-то за шахматами или просто в разговоре сказал: - У них есть чему поучиться. Мне казалось, я угадывал звания по голосам: лейтенант, капитан, полковник. Этот тянул на майора. Кто-то настороженно спросил: - Чему же? И тот, не уловив угрозы или самолюбиво пренебрегая ею, ответил: огородах. Или такая мелочь как печка. На редкость экономичны. Попав в этот вагон, я завидовал сам себе. Людей, которые ехали со мной, чувство собственного достоинства украшало больше, чем ордена и нашивки за ранения. Долгие остановки поезда не были мне в тягость. Не путь удлинялся - праздник. И все это вдруг должно было сломаться. - Какой же порядок? - спросил голос, в котором я уловил что-то вроде скрипа открываемой кобуры. - О каком порядке говорите? "Майор" объяснил, но голос был нацелен туда, где слова уже не имеют значения. И о какой нормальности речь! Мне надо было ночь провести на полу московского вокзала, лечь обязательно головой к кассе, чтобы утром закомпостировать билет. И печки экономичны. Я это точно знал. Но каждым своим словом "майор" совершал непоправимую ошибку. Я и сам по приливу мгновенной враждебности узнавал человека, в котором сохранилось подобие довоенного благодушия. Бог весть как оно удержалось в нем! Увидев женскую шаль, скрещенную на груди Исаака Абрамовича, его самодельный ватник, уловив испуг в маминых глазах, я нарочно взвинчивал себя. Нормой стало ненормальное - вот о чем я кричал. В офицерском вагоне я неистово завидовал судьбам своих соседей, тусклому свету их орденов, кожаному запаху их портупей и понимал, что не скрипом кобуры их можно напугать. В Инстербурге отец устроил меня на работу в воинскую часть. И надо же! После всего, что со мной случилось, я стал медрегистратором в госпитале |
|
|