"Ю.Семенов. Гибель Столыпина (Повесть) [И]" - читать интересную книгу автора

Читать, понятно, не мог.
Шок, который он ощутил, выслушав послание Кулябко, не проходил;
наоборот, с каждым часом он чувствовал себя все более и более ужасно;
лихорадило; слышались странные голоса, будто кто идет навстречу по темному
подземному коридору, говорит о нем, Богрове, обсуждая форму приведения в
исполнение приговора; с детства, когда нянька уронила его с купальни в
теплую озерную воду, испытывал страх перед гибелью в водорослях; живот
вздует, язык вывалится, синий, словно телячий, и черви из ушей ползут,
белые опарыши; а голос все ближе и ближе:
"бросить с лодки"; стремительная мысль: "Я уцеплюсь за борт, пусть чем
угодно бьют, не станут же они пальцы кинжалом резать?!"
Поняв, что уснуть - не уснет, попросил у тети пилюлю, забылся в
тяжелом, холодном сне, но когда открыл глаза, то шума в висках не было и
страшный голос из гулкого подземного коридора не мучил более словами о
казни через утопление.
"Неужели все так ужасно, - услышал самого себя Богров, - что
действительно и г р а со Столыпиным, начатая для того, дабы выйти на
боевиков и подняться к вершинам сыска, по странности судьбы, делается не
игрою, а р а б о т о й, чтобы спасти себе жизнь от этого одержимого
Орешка? Неужели возможны такие невероятные пересечения? Неужели это же
необходимо Кулябко? Но почему?! Отсюда читаешь газеты - в России тишь, да
гладь, да божья благодать... А выходит - нет? Хорошо, но при чем здесь
Азеф? Почему он вспомнил дело Азефа? Зачем связал это дело со Столыпиным,
а через него - со мною и Орешком?"
Будучи человеком въедливым, хоть и поверхностным по своей сути (и
такого рода несовместимости бывают), Богров отправился в Публичную
библиотеку, запросил книгу стенограмм заседаний русской Государственной
думы и прочитал речь Столыпина.
Он не сразу понял тревогу Кулябко, и, лишь сделав выписки,
проанализировав их наново дома, он ужаснулся от понимания того, на что
намекал ему Николай Николаевич.
Ужасаться воистину было отчего.
"Правительство должно совершенно открыто заявить, что оно считает
провокатором только такое лицо, - говорил Столыпин, - которое само
принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в преступление третьих
лиц, которые вступили на этот путь по побуждению агента-провокатора. Таким
образом, агент полиции, который проник в революционную организацию и дает
сведения полиции, или революционер, осведомляющий правительство не может
считаться провокатором. Но если первый из них наряду с этим не только для
видимости, для сохранения своего положения в партии высказывает сочувствие
видам и задачам революции, но вместе с тем одновременно побуждает
кого-нибудь совершить преступление, то, несомненно, он будет провокатором,
а второй из них, если будет уловлен в том, что играет двойную роль, что он
лишь в части сообщал о преступлениях революционеров правительству, а в
части сам участвовал в тех преступлениях, несомненно, станет тягчайшим
уголовным преступником. Но тот сотрудник полиции, который не подстрекает
никого на преступление, который и сам не принимает участия в преступлении,
почитаться провокатором не может.
Кто же такой Азеф? Я ни защищать, ни обвинять, его не буду. Такой же
сотрудник полиции, как и многие другие, он наделен в настоящее время