"Ю.Семенов. Гибель Столыпина (Повесть) [И]" - читать интересную книгу автора

доверчивость проклятая, никому нельзя в наше время душу открывать, никому!
- Чего ж мне открылся?
- Ты - брат мне, кому, как не тебе, сердце отдать? Думаешь, не
чувствую, что и ты за меня смерть готов принять?
...Спустились с чердака ночью; того, в шляпе, не было уже (филера
Кулябко не отправлял, снова выручил Асланов-старший); пришли к Муравьеву в
третьем часу, достали бутыль, огурцы, сахарные полтавские помидоры; выпили
сладко; Кирича, как всегда, понесло:
- Бизюк, Бизюк, лови каждый миг жизни, даже такой ужасной, как наша, мы
ведь есть до тех пор, пока не состоялись как подвижники нашего дела; потом
мы станем символами, то есть памятью... Да, да, ты меня слушай, я говорю
истину! Стоит чему состояться - и нет его живым, зато - вечность! Юстиниан
тем памятен, что при нем уж не было римлян, а ведь как сотрясали мир!
Сколько веков владычествовали?! Думаешь, долго еще пребудут живыми немцы,
русские, итальянцы, греки? Тьфу! Миг! Пять, шесть столетий, и нету!
Египетские звездочеты свое небо смотрели, нет теперь такого, теперь
Лапласово, но и ему время отсчитано, новые родятся миры, и будут ими
заниматься неведомые нам с тобою люди. Рафаэль свое доживает, канет в
беспамятство; Баха забудут, когда новую веру создадут; не забудут лишь
бунтарей п о с т у п к а - Спартака, Разина, Яна Гуса! Вот что запомни,
вот что греть должно твою душу, вот в чем надежда сильных мыслью!
Сколько б ни жил человек, все равно уготована ему яма, а из нее холодом
несет, и по весне там вода ледяная булькает... Если нет идеи - бери
браунинг и шарахай себе в ухо! А я - не стану! Я - весел, оттого что знаю:
после меня не лик мой останется в памяти, но - дело! Благородных рыцарей
помнят, про них не учебники пишут - кто их ноне читает?! - а русские да
германские бабки своим внучатам сказки на ночь рассказывают! Все умрет,
только легенды вечны о тех, кто посмел с т а т ь!
...За день до прибытия в Киев государя и Столыпина Кирич, по указанию
Кулябко, показал Муравьеву фотографический портрет Богрова.
- Богров побежит из театра, - ледяно, тихо, отрешенно говорил Кирич. -
Он - провокатор, каин, по нем плачет пуля. Он побежит в экипаж, чтобы
первым успеть на банкет, опередить своих дружков-охранников... Окликни
его: "Дмитрий Григорьевич!" Он обернется, пали в лоб. Я буду прикрывать
тебя с другой стороны тротуара; если не добьешь с первого выстрела, дорежу
я! Меня глазами не ищи, я буду в подъезде, ясно?
- Покажешь мне место, чтоб я знал, куда скрываться.
- Покажу все досконально. Передам тебе парик, я достал, не без риска,
но внешность надо изменить.
Место обсмотрели внимательно; план действий выверили до мельчайших
подробностей; когда Спиридович, прибывший в Киев за день да августейшего
визита, выслушал Кулябко, побагровел даже от ярости:
- Коля, окстись, милый! От этого агента Кирича сразу же потянется хвост
к тебе!
Я сам все решу с Богровым в театре, я же говорил - пристрелю его сразу
же после того, как он сделает дело или зарублю; точнее - зарублю, чтоб не
поранить кого ненароком! Тогда нет никаких подходов к нам! А здесь -
Кирич! Твой агент, работавший с Муравьевым! Дураку не ясно, кто режиссер.
Разве ж можно так?!
...Кирича устранил тот же Асланов-младший; вызвал по телефону на