"Юлиан Семенов. Горение (Фрагмент романа-хроники)" - читать интересную книгу автора

лицо мужчины с блокнотиками, сидевшего рядом в зале судебного заседания...
Господи, чуть не ахнул он, да уж не Доманский ли это?
Срочно запросил формуляр; принесли вскорости; хоть внешность и
изменена, но ведь это он, Дзержинский, кто ж еще?!
Вызвал наряд филеров, сказал, что будут брать одного из наиболее
опасных преступников империи; поляк; гордыня; что русский снесет, то лях
не простит, так что оружие держите наготове, может отстреливаться; нужен
живым, но если поймете, что уходит, бейте наповал.
(Последние слова свои Герасимову особенно понравились - школа
Столыпина; ничего впрямую, все шепотком, с намеком; самый надежный путь
постепенного развития демократии: пусть думают, шевелят мозгами, а то все
им приказ, да приказ, будто собственной головы нет.)


На вечернее заседание Феликс Эдмундович не пришел, ибо, сидя в чайной
еще, на Литейном, заметил восемь филеров, топтавших здание суда; ничего,
приговор можно будет получить у корреспондента <Тайма> Мити Сивкина, тем
более что ждать открытой схватки в зале не приходится; кроме Рамишвили,
никто не пойдет на драку, все будут прятать главное между строк, а России
сейчас подайте открытое слово, а не парламентскую игру.
Дзержинский начал просматривать левые газеты, делать подчеркивания
(поначалу было как-то стыдно черкать написанное другим; отчетливо
представлял, что и его рукопись или статью могут эдак же царапать; хорошо
б ко всеобщему благу, но ведь чаще выхватывают фразу, чтоб вцепиться в нее
по-бульдожьи); особенно его интересовала позиция
социалистов-революционеров в деле процесса над первой Думой; многие его
друзья принадлежали к этой партии; люди, фанатично преданные идее; пусть
ошибаются - ставка на крестьянскую общину во время взлета машинной техники
наивна, обрекает Россию на стремительное отставание от Запада, - но в
главном, в том, что самодержавие должно быть сброшено, они союзники; а
если так, то с ними надобно работать, как это ни трудно.
Сидел Дзержинский, как обычно, возле окна; устроился за тем столиком,
где стекло не было сплошь закрыто белым плюшем льда; навык конспиратора;
впрочем, и в детстве, в усадьбе папеньки, всегда любил устраиваться так,
чтобы можно было любоваться закатами; они там были какие-то совершенно
особые, зловещие, растекавшиеся сине-красными пожарищами по кронам
близкого соснового леса...
Работал Дзержинский стремительно. Всегда любовался Лениным; тот
устремлялся в рукопись, писал летяще, правки делал, как заправская
стенографистка; так же и говорил - быстро, атакующе; ничего общего с
профессорской вальяжностью Плеханова; патриарх Русского марксизма весьма и
весьма думал о том, какое впечатление оставит его появление на трибуне.
Ленин не думал о форме, не страшился выглядеть задирой, дуэлянтом; дело,
прежде всего дело, бог с ней, с формой, мы же не сановники, прилежные
привычному протоколу, мы практики революции, нам пристало думать о сути, а
не любоваться своей многозначительностью со стороны, пусть этим упиваются
старцы из государственного совета...
Дзержинский, видимо, просто-напросто не мог не поднять голову от
эсеровской <Земли и Воли> в тот именно момент, когда Герасимов вылезал из
экипажа, а под руку его поддерживал филер, - в этом у Дзержинского глаз