"Юлиан Семенович Семенов. Пароль не нужен. (Штирлиц, 1921-1922)" - читать интересную книгу автораВЛАДИВОСТОК. НОМЕР ГОСТИНИЦЫ <ВЕРСАЛЬ> _____________________________________________________________________ Ванюшин сидел за столом полураздетый: лицо испитое, оплывшее, глаза - щелочками. - Вот вырезочка, Максим Максимыч, - сказал он, - из московской газеты <Раннее утро> от семнадцатого октября тысяча девятьсот двенадцатого года. Полюбопытствуйте. Он достал из большого портмоне истлевшую на сгибах вырезку и протянул ее Исаеву: - Только вслух. Я наслаждаюсь, когда слушаю это. - <Вчера у мирового судьи, - начал Исаев, - слушалось дело корреспондента иностранной газеты Фредерика Ранета по обвинению его в нарушении общественной тишины и спокойствия. Находясь в ресторане в компании иностранцев и будучи навеселе, Ранет подошел к официанту Максимову и ударил его по лицу. Составили протокол. Ранет заявил, что он не желал оскорбить Максимова, а хотел только доказать, что в России можно всякому дать по лицу и отделаться небольшим расходом в виде денежного штрафа. Мировой судья приговорил Ранета к семи дням ареста...> - Заголовочек пропустили, Максим. Вы обязательно проговорите мне заголовочек. - <В России все можно>, - прочел Исаев. - Какая прелесть, вы подумайте! У нас все можно. Всем и все! Любому скоту и торговцу, любому сукину сыну, любому интеллигентишке! - Зря вы нашу интеллигенцию браните. Она бессильна не оттого, что плоха, а потому, что законов у нас много, а закона нет. - Почему не пьете? - Не хочу перед охотой. Гиацинтов через час, видимо, приедет - будем завтра изюбря бить. - Я тоже с вами потащусь. - Вам бы отдохнуть с дороги, Николай Иванович. - Э, ерунда. Почему вы не пьете? Ах да, понимаю - охота! Уничтожение живых тварей, инстинкт и прочая и прочая. Максим, - опустив плечи и бессильно вытянув руки вдоль тела, сказал Ванюшин, - все кончено. Вы понимаете: мы пропали, Максим. - О чем вы? - В эмиграции после гибели Колчака я жил в роскошном харбинском хлеву и подстилал под себя чудесную солому. Как нищий, как изгой, воровал хлеб. Бред. Хотя почему? В эмиграции есть определенная прелесть: ощущение постоянной жалости к себе, злорадство, возведенное в сан религии, и любовь ко всему нашему, доведенная до абсурда. Даже блевотина, если она наша, кажется в эмиграции родной и близкой, до слез своей. В дверь постучались. - Валяйте! - крикнул Ванюшин. Заглянула Сашенька. - Заходите, дорогая! - бросился навстречу ей Исаев. Он пожал ей руку |
|
|