"Юлиан Семенович Семенов. Пароль не нужен. (Штирлиц, 1921-1922)" - читать интересную книгу автора

ВЛАДИВОСТОК. НОМЕР ГОСТИНИЦЫ <ВЕРСАЛЬ>
_____________________________________________________________________

Ванюшин сидел за столом полураздетый: лицо испитое, оплывшее, глаза -
щелочками.
- Вот вырезочка, Максим Максимыч, - сказал он, - из московской газеты
<Раннее утро> от семнадцатого октября тысяча девятьсот двенадцатого года.
Полюбопытствуйте.
Он достал из большого портмоне истлевшую на сгибах вырезку и протянул
ее Исаеву:
- Только вслух. Я наслаждаюсь, когда слушаю это.
- <Вчера у мирового судьи, - начал Исаев, - слушалось дело
корреспондента иностранной газеты Фредерика Ранета по обвинению его в
нарушении общественной тишины и спокойствия. Находясь в ресторане в
компании иностранцев и будучи навеселе, Ранет подошел к официанту
Максимову и ударил его по лицу. Составили протокол. Ранет заявил, что он
не желал оскорбить Максимова, а хотел только доказать, что в России можно
всякому дать по лицу и отделаться небольшим расходом в виде денежного
штрафа. Мировой судья приговорил Ранета к семи дням ареста...>
- Заголовочек пропустили, Максим. Вы обязательно проговорите мне
заголовочек.
- <В России все можно>, - прочел Исаев.
Ванюшин захохотал деревянным смехом, заколыхался весь.
- Какая прелесть, вы подумайте! У нас все можно. Всем и все! Любому
скоту и торговцу, любому сукину сыну, любому интеллигентишке!
- Зря вы нашу интеллигенцию браните. Она бессильна не оттого, что
плоха, а потому, что законов у нас много, а закона нет.
- Почему не пьете?
- Не хочу перед охотой. Гиацинтов через час, видимо, приедет - будем
завтра изюбря бить.
- Я тоже с вами потащусь.
- Вам бы отдохнуть с дороги, Николай Иванович.
- Э, ерунда. Почему вы не пьете? Ах да, понимаю - охота! Уничтожение
живых тварей, инстинкт и прочая и прочая. Максим, - опустив плечи и
бессильно вытянув руки вдоль тела, сказал Ванюшин, - все кончено. Вы
понимаете: мы пропали, Максим.
- О чем вы?
- В эмиграции после гибели Колчака я жил в роскошном харбинском хлеву
и подстилал под себя чудесную солому. Как нищий, как изгой, воровал хлеб.
Бред. Хотя почему? В эмиграции есть определенная прелесть: ощущение
постоянной жалости к себе, злорадство, возведенное в сан религии, и любовь
ко всему нашему, доведенная до абсурда. Даже блевотина, если она наша,
кажется в эмиграции родной и близкой, до слез своей.
В дверь постучались.
- Валяйте! - крикнул Ванюшин.
Заглянула Сашенька.
- Заходите, дорогая! - бросился навстречу ей Исаев. Он пожал ей руку