"Юлиан Семенович Семенов. Альтернатива. (Весна 1941)." - читать интересную книгу автора

определяли будущего победителя, а они, цифры эти, пока были в пользу
Германии, а не Союза. Но Штирлиц понимал, что резервы его страны
неизмеримо больше резервов рейха, а исход будущей битвы в конечном итоге
определяли резервы. Штирлица не пугало то, что вся Европа сейчас была под
контролем Берлина. Это только на первый взгляд было страшно. Если не
поддаваться первичному чувству и заставить себя неторопливо, как бы со
стороны анализировать ситуацию, то вывод напрашивался сам собой:
конгломерат народов, отвергавших идеи национал-социализма, сражавшихся - в
меру своих сил - против вермахта, будучи оккупированными, чем дальше, тем
активнее станет оказывать сопротивление немцам; сначала, видимо, пассивно,
но потом - Штирлиц не сомневался в этом - все более активно, то есть с
оружием в руках. Значит, Гитлеру придется удерживать свои резервы с
помощью армии; значит, считал Штирлиц, тылы рейха будут зыбкими,
ненадежными, враждебными духу и практике нацизма.
Он все это понимал умом, заставляя себя анализировать ситуацию,
проверяя и перепроверяя свои посылы, дискутируя сам с собой, но когда хоть
на минуту душа его выходила из-под контроля разума, как сейчас, когда он
снова увидел эту проклятую коричневую карту и маленькую точечку Москвы на
белой пустыне России, становилось ему страшно, и пропадали все звуки
окрест, и слышал он только свой немой вопрос, обращенный не к себе, нет,
обращенный к дому, к своим: "Ну что же вы там?! Делайте же хоть
что-нибудь! Понимаете ли вы, что война вот-вот начнется?! Готовитесь ли вы
к ней?! Ждете ли вы ее?! Или верите тишине на наших границах?!"
...Выйдя из ампирного, с купидончиками, выкрашенными голубой краской,
здания министерства иностранных дел, он сел в свой "хорьх" с форсированным
двигателем, резко взял с места и поехал в маленькое кафе "Грубый Готлиб".
Там никто не обратит внимания на то, что он выпьет не двойной "якоби", как
это было принято в Германии - стране устойчивых традиций, тут уж ничего не
поделаешь, - а подряд три двойные рюмочки сладковатого коньяка.
Американские журналисты учили его веселой медицинской истине "релэкса
и рефлекса" - расслабления и отдыха: двадцать дней в горах, одному, без
единого слова, - тишина и одиночество. Он, увы, не мог себе позволить
этого. Но он мог пойти к "Грубому Готлибу", выпить коньяку, закрыть глаза
и посидеть возле окна, среди пьяного рева, грустной мелодии аккордеона ч
скрипки, и почувствовать, как тепло разливается по телу и как кончики
пальцев снова становятся живыми из онемевших, чужих и холодных.


Корреспондент ТАСС по Югославии Андрей Потапенко боялся только одного
человека на земле: своей жены. Ревнивая до невероятия, она устраивала ему
сцены, включив предварительно радио, когда он возвращался домой под утро -
с синяками под глазами, едва держась на ногах от усталости.
- Но пойми, - молил он, - я же был на встрече...
- Мог позвонить!
- Не мог я позвонить! Как мне сказать помощнику министра: "Одну
минуточку, сейчас я позвоню Ирочке, а то она решит, что я у дам"?! Или
что? Посоветуй, как мне поступать, посоветуй! Ты же все знаешь!
- Костюков возвращается домой в семь!
- Костюков бездельник и трус! Он отсиживает на работе, а я работаю! Я
не умею отсиживать. Мне платят за статьи, а не за сидение в офисе!