"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

волосы. Виктор не проснулся.
...Почему он так часто сравнивает Ирену и далекую беленькую Аллочку -
ему и самому было непонятно. Тихая, рассудительная и такая незабываемая
Аллочка белым облаком проносилась в его размышлениях. Но стоило лишь
подумать о ней, как сразу же на ум приходила и Ирена. Эта, как порох. Она
может быть гневной и вся пылать, а через мгновение становится кроткой и
тихой. У Аллочки доводы и доказательства, а у нее чувство, и только чувство.
Нет, не надо сравнивать добрую рассудительную Аллочку с этой, случайно ему
повстречавшейся полькой, совершенно неожиданной в его жизни.
"Случайно! - оборвал себя Виктор. - А дорога в чужом лесу от разбитого
самолета к блиндажу. А ее твердый и расчетливый выстрел в фельдфебеля,
собиравшегося отправить меня на расправу в фашистскую комендатуру. А ее
отчаянный гнев, сломивший безвольного, запутавшегося в жизни Тадеуша,
заставивший его взяться за скальпель и, по существу, спасти меня от
неминуемого заражения крови! Если есть мера мужества и твердости, - подумал
Виктор, - то эта мера щедро отпущена Ирене".
Несколько суток прожил он на чердаке. Врач приходил к нему по утрам,
сдержанно говорил "добрый" - так сокращенно приветствовали друг друга
поляки, опуская в обращении "день добрый" первое слово. Так же сдержанно
Тадеуш осведомлялся о его самочувствии и угрюмо качал головой в знак того,
что он действительно соглашается с тем, что у летчика на самом деле хорошее
настроение п самочувствие. Рана быстро подживала, потому что была все-таки
она неглубокой, и нерв, к счастью, оказался неповрежденным. Утром в
субботний день Виктор на костылях рискнул подойти к слуховому окошку и
оттуда долго смотрел на улицу, но так ничего и не увидел, кроме крыш, крытых
шифером и жестью, да глубокого, согретого солнцем неба. Прислушался - тишина
кругом. Он недоверчиво пожал плечами и отошел. Ему представилось, что сейчас
на огромном протяжении советско-германского фронта тысячи орудий выплевывают
на израненную войной землю тонны раскаленного металла, а в воздухе поют
сотни боевых моторов. Может, и даже наверняка, на их аэродроме Саврасов
готовит сейчас пять или шесть экипажей к ночному вылету и, давая последние
советы, скажет напутственно: вы смотрите, если зенитки прижмут, все равно
пробивайтесь к цели. Как Большаков и Алехин, пробивайтесь. А на боевой
листок уже налеплены их фотографии в траурных рамках.
В полдень Ирена принесла ему рисовый суп в зеленом солдатском котелке.
Была она на этот раз невеселая и встревоженная.
- Немножко плохое дело, Виктор. Больше нам нельзя здесь оставаться.
- Что случилось? - спросил Большаков, переламывая ломоть ржаного хлеба.
- Немножко плохое дело, - повторила она нараспев. - Вчера фашисты
обнаружили труп убитого фельдфебеля и обломки самолета. Они согнали крестьян
и приказали зарыть в яму твоих товарищей. И очень удивляются, кто убил
фельдфебеля. - Она посмотрела на капитана в упор: - Как твоя нога, Виктор?
Он отставил котелок, взял костыль и прошелся по комнате. Сначала тихо,
потом быстрее.
- Это уже хорошо, - одобрила Ирена, - мы сегодня должны будем отсюда
уехать.
- Если поближе к линии фронта, то я рад.
- Да, Виктор, поближе.
- Кто же нас отвезет?
- Тадеуш.