"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

- Виктор, - торжественно зашептала женщина, - вы можете мне сказать
правду. Эту правду будем знать только я и вы. Познань бомбили вы? Пятьдесят
три убитых офицера и четверо скончавшихся от ран - ваша работа?
- А само казино? - Большаков приподнялся на постели.
- О! Казино стало для них добрым погребением. От него остались одни
стены.
- Это точно? Откуда ты знаешь?
- Брат сказал, - пояснила она, - а брату - немцы. Значит, это ты?
Виктор выпростал из-под одеяла руки, глуховато рассмеялся:
- Какое тебе спасибо за это боевое донесение! Теперь все стало на свое
место и мучиться от неизвестности не надо.
- А ты мучился?
- Еще бы! Даже в лесу сквозь бред думалось: а вдруг промахнулись? Если
зря погибли твои боевые друзья - Володя Алехин, Али Гейдаров и стрелок
Пашков, кто ты такой после этого, капитан Большаков?
Обхватив руками колени, Ирена жадно вслушивалась в его сбивчивую речь.
При мягком свете луны видела она бледное от потери крови, одухотворенное
лицо летчика, мягкие волосы, разметавшиеся по подушке. "Почему они
побеждают, эти добрые и сильные парни из Советской России? - думала она
восторженно. - Наверно, потому, что всегда идут в бой с таким порывом!"
- Ты - богатырь, Виктор, - с восхищением прошептала она, - настоящий
богатырь!
- Нет, Ирена, - покачал он головой, - если кто и богатырь, так это ты.
До сих пор не могу понять, откуда у тебя нашлось столько сил, чтобы дотащить
меня до того блиндажа.
- Не надо, Виктор. Не надо так красиво говорить. Красиво скажешь -
друга обкрадешь.
Они замолчали. Пахло кровельной краской, сухим деревом и сеном. Да еще
от забинтованной раны исходил острый запах йодоформа.
Лежа на жесткой подушке, Виктор устало молчал, занятый своими
размышлениями, и женщина интуитивно почувствовала, что это раздумье сейчас
ему необходимо, и не нарушала установившейся тишины. А Виктору грезилось
Канавино и коричневый деревянный домик, куда незадолго до двадцать второго
июня перенес он свое необременительное холостяцкое имущество, став мужем
Аллочки Щетининой. Жили они в двух тесных комнатах этого домика,
принадлежавшего Аллочкиному отцу. Этот богомольный старичок с розовой
лысиной и сутулой спиной работал агентом Госстраха и мечтал об уходе на
пенсию. Он не пил и не курил, любил копаться в огороде, а белая сирень, три
куста которой вымахали в маленьком дворике, была его подлинной страстью. В
домике с низкими потолками скрипели двери, скрипели половицы, скрипели и
кашляли стенные часы, перед тем как отбить положенное количество ударов.
Любовь у них была тихая и ровная, без единой размолвки. Да откуда им было и
взяться, этим размолвкам, если они пожили так мало. Аллочка была опрятной и
заботливой. Только однажды незадолго до войны она ему не угодила, когда
ночью, лежа на его плече, тихо сказала:
- Вить, а Вить.
- Что, белочка? - отозвался он сонно.
- А может, ты бросил бы свою авиацию? Все-таки это опасно очень. Вот и
папа так считают. - Она даже за глаза говорила о своем родителе уважительно:
думают, работают, считают, пишут.