"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

- Тогда я тебя в последний раз спрашиваю: будешь ты делать операцию или
нет?
Тадеуш встал и вяло потянулся за халатом.
- Хорошо, Ирена, я сделаю операцию. Но дай мне слово, что, как только
рана станет безопасной, ты увезешь его отсюда. Здесь ему оставаться нельзя.
Немцы ко мне заходят почти ежедневно. Ни ты, ни я не заинтересованы теперь в
огласке.
- Да, Тадеуш, я об этом подумала еще до того, как решила просить тебя
об операции.
Он уже мыл руки с той старательностью, с какой их моют только хирурги.
Тугие струйки воды падали в оцинкованный тазик. Высокий, ссутулившийся не по
годам, Тадеуш казался сейчас угрюмым.
- И еще одна просьба, - сказал он, не глядя на сестру, - обещай, Ирена,
что, если мне когда-нибудь понадобится, ты подтвердишь, что я делал ему эту
тайную операцию. Не хочу, чтобы на моих руках была одна только грязь.
Ирена подалась вперед, почувствовав в его голосе боль и усталость.
- Тадек, ты не веришь в их победу?
Он обернулся, вытирая с той же старательностью руки, негромко
подтвердил:
- Я скажу тебе со всей откровенностью, что верю в большее: в их
неминуемое поражение.
- Зачем же тогда ты остаешься с ними, Тадек?
- А что же прикажешь мне делать? - пожал он плечами. - Пустить себе
пулю в лоб, чтобы одним покойником стало больше? Ты думаешь, мне легко? Мне
часто хочется положить руки на подоконник, глядеть на луну и выть как волку.
- Так беги от них, Тадек. Брось все и беги. Ищи партизан. Или тех, кто
борется за свободную Польшу.
Тадеуш снова опустился на тахту, словно у него подгибались колени.
- Уже поздно, Ирена.
- Не понимаю...
- Я слишком далеко зашел. За доверие, которое гитлеровцы мне оказывают,
они в свое время потребовали очень дорогую плату. - Он помедлил и тяжело
спросил: - Ты знаешь о Майданеке, Ирена?
- Да, знаю.
- Там, в Майданеке, я был одним из лагерных врачей.
- Ты! - отшатнулась она, бледнея. - Ты истязал этих безоружных людей,
делал им прививки, снимал скальпы!
- Ты очень пышно выражаешься, Ирена! - возразил Тадеуш, и она увидела,
как дернулось нервным тиком его худощавое лицо. - Никаких скальпов я не
снимал и ни в какие душегубки людей не запихивал. Но то, что я делал, было
еще страшнее. Мы испытывали на пленных три сорта вакцины. Два сорта для
заживления ран и один... смертоносный. Их подводили ко мне голых,
изможденных. По сравнению с ними любой скелет выглядел бы куда красивее.
- И ты их колол?
- Да, Ирена, колол! - воскликнул он с ожесточением. - Все это
происходило в ужасной угловой комнате с низкими средневековыми сводами. Она
была известна в лагере под литером "тринадцать Г". Там все ходили в
хрустящих белоснежных халатах: и врачи, и санитары, и даже два фельдфебеля
из СД, посаженные по приказанию коменданта лагеря для порядка. Мне один из
них особенно запомнился, Густав Стаковский. Он носил польскую фамилию, но