"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

картины, изображающей на охоте всадников в нарядных доспехах. У одного окна
белел небольшой столик, заставленный склянками и пузырьками, пинцетами,
поблескивающими в стакане, пучками ваты и бинтов. Пахло от столика
йодоформом и спиртом.
Виктор увидел, как мимо него прошагал высокий сутуловатый человек в
пенсне и зеленом немецком френче без погон и знаков различия. Только на
левом рукаве у него была пугающая повязка со свастикой. Но к нему подошла
Ирена, и Виктор сразу успокоился.
- Пить, - прошептал он тихо.
- Сейчас, - сказала она и поднесла стакан. Виктор пил большими глотками
и чувствовал, как холодеют губы, прикасаясь к стеклу. Предательская слабость
опять подкатывалась, и он плохо понимал происходящее. Голоса Ирены и
незнакомого человека плыли над его изголовьем, не западая в сознание. Он
только понимал, что в комнате говорят по-польски, говорят очень быстро и,
как ему померещилось в родившемся от жара полуобморочном состоянии,
миролюбиво.
Но так ли это было на самом деле?
Пани Ирена стояла у стены, прислонившись лбом к холодному стеклу, и, не
оборачиваясь, гневно и твердо говорила:
- Ты должен это сделать, Тадеуш, и ты это сделаешь.
Человек в зеленом френче стоял позади и, как будто его голове с
залысинами и редеющим ежиком волос было больно, стискивал ладонями виски.
- Но по какому праву... по какому праву ты врываешься в мой дом и
толкаешь меня на это! - возмущался он.
- По праву родной сестры, - сказала Ирена спокойно, - сознаюсь, что
этим правом мне нечего гордиться. Очень невысока честь считаться твоей
родной сестрой, Тадеуш. Но ты должен вспомнить, если ты еще не до конца
растерял остатки человечности, что нас с тобой вскормила одна и та же мать.
Ты и о том должен вспомнить, что по твоей вине погиб твой родной отец.
- Ирена! - вскричал Тадеуш. - Это неправда. Слышишь, Ирена, неправда!
- Замолчи!
- Так думают многие, кто знает нашу семью, но, клянусь, это неправда. К
отцу давно подкрадывался паралич сердца, и я не виноват, что он сразил его
именно в ту минуту.
- В какую? Когда старик узнал, что его единственный сын ушел
добровольно служить нацистам, разрушившим нашу чудесную Варшаву? Ты забыл
это прибавить к своим лживым словам, Тадеуш. Я тогда была молодой и глупой,
но что-что, а это я прекрасно поняла. Думаешь, я забыла, как ты бегал на
поклон к ним в комендатуру и как гордился, что они обещали тебе богатую
практику, как потом хвалился, что тебя назначили ведущим хирургом полевого
немецкого госпиталя.
- Ирена! - попытался он ее перебить упавшим голосом.
Но она стремительно обернулась:
- Что "Ирена"? Думаешь, я не знаю, как тебе далась твоя мышиная форма,
против которой воюют сейчас все честные поляки, и сколько крови на этой
твоей повязке! Ты знаешь, Тадеуш, мне часто кажется, что, когда мимо тебя
проходит настоящий гитлеровец, эта твоя повязка ему кричит: "Не бойся его,
этот человек сделает все, что ты пожелаешь, он продался".
Ирена приблизилась к брату, крылья ее тонкого прямого носа раздувались
от ярости.