"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

мягкие переливчатые звуки губной гармошки. Звуки то приближались, то
удалялись и, казалось, все кружились и кружились около землянки. "Вот, черт,
до чего доходят галлюцинации", - подумал он. Потом в зыбких мечтаниях перед
ним предстала беленькая улыбающаяся Аллочка в клетчатом платье с фартуком.
Она протягивала ему мягкий сверток с незнакомым, туго спеленатым Сережкой.
Почему-то у нее были очень широкие синие глаза, совсем такие, как у этой
польки.
Видение растворилось, и вся голова Большакова от затылка до висков
наполнилась тяжелым звоном. Его бесцеремонно трясли. Он подумал, что это
возвратилась женщина, и удивился, почему она его будит так грубо. Он открыл
тяжелые горячие веки и, несмотря на боль в ноге и на слабость во всем теле,
едва не вскрикнул от ужаса. В двух шагах от него на скользком от плесени
чурбаке, вероятно заменявшем в свое время стул обитателям блиндажа, сидел
здоровый мордастый немец с рыжими ресницами и тонкими брозями, словно
обмазанными сметаной. На мышиного цвета мундире темнели Железный крест и
эмблемы танкиста. В руке он держал парабеллум и тыкал стволом в грудь и
плечо Большакова.
- О, шен! - восклицал он, обнажая прокуренные зубы. - Какой прекрасный
экспонат для господина коменданта!
За плечами у гитлеровца маячил ствол охотничьего ружья. Дерзкие
водянистые глаза смотрели с издевательским бесстрашием.
- Дизер блиндаж ист айн шлехтер отель фгор зи, - возбужденно продолжал
он, - для вас у господина коменданта найдется получше место. Вы пилот?
Люфтваффе? Я? Руссише люфтваффе одер энглиш, одер полянд?
- Полянд, - прошептал Виктор побелевшими губами.
- Молшать! - заорал немец. - Ты есть руссише пилот, большевик. Хенде
хох унд ауфштейн!
Виктор молча поднял руки и привстал на топчане, опуская ноги. Тоскливая
мысль билась в мозгу: значит, предала синеглазая пани. Вот за какой водой
она отлучалась. Он удивился тому, что при этом не ощутил ни злобы, ни ярости
к ней. Одна только тоска и щемящее чувство одиночества проснулись в душе.
За все четыре года войны Виктор ни разу не видел живого немца в
фашистской форме. Ему, летчику дальней авиации, за свои сто четырнадцать
боевых вылетов, вероятно, пришлось уничтожить не одну сотню таких, как этот.
Они погибали от бомб, которые сбрасывались с большой высоты па штабы,
нефтехранилища, вокзалы и эшелоны, аэродромы и морские порты. Но гитлеровцев
он видел только в киножурналах да на страницах газет. Да еще раз, занимая во
время наступления новый, только что разминированный аэродром, видел
неубранные трупы. Их было около тридцати. Стояла суровая зима, и они не
могли разложиться, а только закостенели. На некоторых лицах замерло
выражение страдания или испуга, рожденное последними отблесками сознания,
некоторые были бесстрастны. А один ефрейтор лежал в стороне от группы,
стылыми руками сжимая и после смерти короткий ствол автомата. У него было
строгое лицо с тонким профилем носа, надменными очертаниями небольшого рта и
холодным презрением в остекленевших голубых глазах. Ветер трепал густые
белые волосы. Стройный и высокий, весь устремленный вперед, - таким он был
настигнут смертью в последней атаке. Большаков долго простоял над убитым, и
у него в сознании именно тогда родился образ фашиста против которого он
воюет. Это был сильный и наглый воин, во всем похожий на замерзшего в наших
снегах ефрейтора.