"Геннадий Семенихин. Чингисхан с мотором ("Нравоучительные сюжеты" #39)" - читать интересную книгу автора

заискивания, какое можно было увидеть у иных немцев в ту пору. Мы быстро
освоились, убедившись, что Бернгард Келлерман обладает примерно таким же
запасом русских слов, каким мы немецких, и беседа наладилась. С присущей
всем фронтовикам широтой мы выложили на письменный стол с десяток пачек
московского "Беломора", в руках у моего друга блеснула бутылка шнапса, а я
положил объемистый пакет с закусками.
- О! - воскликнул Бернгард. - Узнаю русскую доброту. Ее никакая война
не сломит. Я тоже помню вашу Москву. Был в ней по приглашению Луначарского.
Холод, разруха, хлеб по карточкам, а люди последним готовы поделиться. Еду в
трамвае с замороженными стеклами. Надо было узнать, где на Трубной сойти.
Одну старушку спросил на полурусском-полунемецком, а она как закрестится да
на весь трамвай закричит: "Черт, черт!" Зато какие беседы были с
Луначарским. Как он широко мыслил о будущности искусства, о реализме, о
нашей немецкой литературе того времени, о моих книгах.
Келлерман принес небольшие синие рюмочки, бутылку пива, и мы, не
чокаясь, выпили. Друг мой с опозданием произнес:
- За будущую новую Германию, - и кто-то из нас спросил у писателя,
какой он ее представляет. Седые брови Келлермана нависли над помрачневшими
глазами.
- В сорок первом году двадцать второго июня, - медленно заговорил он, -
ранним утром я шел по Унтер-ден-Линден, а уже везде висели флаги со
свастикой, орали громкоговорители, гремела музыка и раздавались крики о
блицкриге. А я видел, какие траурные лица у многих прохожих. Они уже
предвидели драму немецкого народа... а будущее? О, как на этот вопрос трудно
ответить. Однако скажу, как бы я хотел видеть свою Германию такой же доброй,
мирной и счастливой, как ваш Советский Союз.
Я подарил Бернгарду Келлерману тот самый экземпляр его романа
"Туннель", с которым ехал из Москвы в Берлин, и старик растрогался, со
смешанного русско-немецкого перешел на один родной немецкий, потом снова
заговорил так, чтобы мы поняли:
- Я знал, что этот роман много раз издавался в Советском Союзе, и очень
этим гордился. Это очень дорогая для меня книга. А знаете, как я над ней
работал и за сколько написал? За две с половиной недели, всего за две с
половиной недели!
- Не может быть, - вырвалось у меня. - Как же вы над ней работали?
- О! - задумчиво улыбнулся наш хозяин. - Я работал по двадцать три часа
в сутки, а отдыхал только час. Жена приносила мне ночью бисквит, чашечку
кофе и вот эту большую рюмку ликера. Я ее про себя называл по-русски
"царь-колокол", потому что был в вашем великолепном Кремле. Жена очень
боялась, когда я ночью очень иногда хохотал или плакал над судьбами своих
героев, предполагала, что я чуточку помешался.
- А вычерков и поправок на страницах вы много делали? - спросил я, но
Келлерман только рассмеялся. - О! Какой тонкий вопрос. Наверное, тоже
пишете. Об этом когда-нибудь потом.
Меня поселили в самом центре Вердера в угловом четырехэтажном доме с
окнами, выходящими на самую бойкую улицу. А над угловым подъездом почти
всегда горела лампочка под синим абажуром, над которым на вывеске чернело
готическими буквами написанное слово "Бир". Это была одна из наиболее
популярных пивных, куда заходили в тот год и шоферы, и торговцы из маленьких
зеленых лавочек, и служащие. Здесь можно было за полторы марки купить бокал