"Геннадий Александрович Семенихин. Послесловие к подвигу (повесть, про войну)" - читать интересную книгу автора

трое: он, лейтенант Плотников и его любимец и постоянный ведомый Виктор
Балашов, только что сменивший три кубика в голубых петлицах на одну
капитанскую шпалу. Этих смелых, находчивых парией он любил и не зря взял в
трудный полег, заранее предвидя, что завершится он численно неравным боем.
Когда "мессершмитты" стали разворачиваться перед атакой, Нырко, охваченный
азартом, успел крикнуть по радио: m
- А ну, сынки, держись! Карусель начинается мировая. Смотреть за
хвостом соседа.
Их было всего трое, по на высоте в четыре тысячи метров они сумели
стать в круг, так что сзади летящий всегда видел хвост впереди летящего и
мог отсекать вражеские атаки. А потом все завертелось, смешалось. Свистели
"мессершмитты", свистел ветер, рвали небо желтые и зеленые трассы. И все
это покрывал надтреснутый рев мотора. Нырко сумел атаковать ведущего
немца, длинной очередью ударил по "мессершмитту", едва лишь мелькнул в
кольце прицела его силуэт. Очевидно, очередь пришлась по бензобаку, потому
что вражеский самолет мгновенно взорвался в воздухе. Нырко заметил, что
другой "мессер" стал заходить в хвост лейтенанту Плотникову. "Сережка его
сейчас не видит, - промелькнула торопливая мысль. - Никто, кроме меня, его
не спасет!" А рука уже поставила истребитель в вираж и палец нажал на
гашетку. И снова удача. Второй "мессер" задымил и медленно отвалил в
сторону. "Ребята, бей их!" - в буйном азарте закричал Нырко, но сзади
что-то затрещало, и голова наполнилась звоном. Майор потянул ручку на
себя, но машина уже не набирала высоту. Она заваливалась на левое крыло, а
тело слабело и наливалось тупой безотрадной болью. "Это уже меня, - с
горечью подумал майор. - Меня сбили". Нырко почувствовав, что волосы под
шлемом слиплись от холодного пота. Неожиданно в нос ему ударил острый
запах дыма, и в ту же минуту перед глазами вырос жаркий столб пламени.
Стрелка осатанело крутилась под стеклом высотомера. "Я падаю, - подумал
он, - в запасе у меня считанные секунды, надо ослабить это бешеное
вращение. Нырнуть за борт, нащупать потом кольцо парашюта". Почти у самой
земли раскрыл он парашют. Оставалось каких-нибудь пятьсот метров. И вдруг
за спиной послышался нарастающий свист "мессершмитта". Заплясали перед
глазами красные огоньки трассирующих пуль, что-то обожгло ноги, пронизало
все тело мгновенной болью. Желтое скошенное поле гозникло перед глазами.
Нужно было приземляться, и Нырко по привычке согнул ноги в коленях. Но
когда он толкнулся ступнями о землю, страшная боль заставила отчаянно
вскрикнуть. В глазах помутнело поле из желтого внезапно превратилось в
зеленое, потом все поплыло, и майор упал на землю лицом в мокрую от росы
колючую стерню.
Больше он ничего не помнил. Да и нужно ли было помнить остальное. В
госпитальной палате было тепло, уютно, тихо. Стены, отделанные розовыми
обоями, успокаивали глаза. И только правая нога, тяжелая от бинтов,
подвешенная к высокой спинке кровати, насторожила.
Однако Нырко сразу почувствовал, что она не ампутирована, и успокоился.
"Человечка бы сюда какогонибудь, - с тоской подумал Нырко, - чтобы всe
пояспил, что со мной было". Никогда не лежавший ни в больницах, ни в
госпиталях, он сразу вспомнил, что в таких случаях прежде всего положено
звать сестру.
А когда вспомнил, то, набрав полную грудь воздуха, выкрикнул:
- Сестра, пожалуйста... зайдите.