"Олег Селянкин. Костры партизанские, Книга 1 " - читать интересную книгу автора

сказать, как отец уже закатил глаза и грохнулся на крыльце, где стоял, когда
дочь отворяла калитку. Не приходя в сознание и умер.
А дальше все закрутилось и вовсе яростно и неумолимо: внезапная смерть
отца подкосила Груню, ее отправили в больницу, где она и родила мертвого
сына. От всех этих бед сломалась, хрупнула, как пересохшая веточка, Грунина
мать. Из больницы Груня пришла в свой дом единственной и полноправной
хозяйкой.
Несколько месяцев люди слова от нее лишнего не слышали, даже подобия
улыбки не видели. Отработает со всеми в поле - и стремглав домой, словно у
нее там дюжина по лавкам. А весной этого года будто оттаяла на ласковом
солнышке, разговорчивой и по-прежнему смешливой стала.
Когда вся деревня уходить с насиженного места собралась, чтобы немцам
под пяту не попасть, Груня снова посуровела, опять в себе замкнулась. Но
едва Богинов сказал, что все дороги отступления фашистами перерезаны и
бежать нет возможности, она выпалила с непонятной беспечностью:
- А я в бега особо и не стремилась.
Сказала и ушла. Немного погодя ее головной платок уже замелькал в
огороде среди гряд; у всего народа беда, а она огурцы и морковку
обихаживает.
Односельчане ничего не сказали Груне, но легкая тень легла между ней и
остальными. А вскоре и Афоня появился. Заросший и грязный, он сидел на
бревне и тупо смотрел на подсолнечную шелуху, устилавшую землю вокруг.
Никого и ни о чем не просил. Просто сидел и смотрел в землю.
Постояли бабы около него, посудачили о том, что эта война любого
человека из ума вышибет, и начали уже было расходиться, а тут и подошла
Груня. Скользнула глазами по донельзя измученному лицу солдата и заявила
тоном приказа, будто мужем ей этот пришлый приходился:
- Ну, чего принародно расселся, чего сопли распустил? Шагай за мной! -
И, вихляя округлыми бедрами, пошла к дому. Было что-то постыдное и
вызывающее в ее походке, в том, что сразу повела незнакомого мужика в дом.
И это запомнили, в вину Груне поставили. Короче говоря, когда Виктор
сказал Клаве, что идет к Афоне, она свела к переносице черные брови, поджала
губы и ничего не ответила. Однако уже через несколько секунд ямочки снова
обозначились на ее щеках, и она спросила ровным голосом:
- Надеюсь, не дотемна?
- Как посидится, - уклончиво ответил Виктор.
Ему подумалось, что Клава ревнует, и это приятно щекотнуло самолюбие.
- К тому спросила, что если долго просидишь, то пусть Груня и накормит.
А я прилягу, нездоровится что-то.
Он ушел, ничего не сказав, и теперь сидит за столом в доме Груни,
пораженный тем, что увидел и услышал. Прежде всего, Афоня, оказывается,
вовсе не сожитель Груни. Он в этом сам признался. Но не его признание
убедило Виктора, убедила сама Груня, когда повнимательнее присмотрелся к
ней. В голосе ее и в глазах, когда она смотрела на Афоню, жила только самая
обыкновенная теплота, человечность, участие к попавшему в беду.
Еще большим откровением явились слова Груни. Он сидел уже за столом,
когда она сказала с тихой грустью:
- Мой-то пограничником был. Ему год служить оставалось, а его шпионы
убили.
- Зачем ты об этом? - спросил Виктор, чувствуя себя неудобно под ее