"Луи-Фердинанд Селин. Защитительная записка" - читать интересную книгу автора

французскому Сопротивлению.
Я никогда не выступал против французского Сопротивления. Я слишком
дорого заплатил за собственный патриотизм, заплатил кровью, страданиями и
оттого уважаю это чувство в других. Во время оккупации меня постоянно
окружали участники Сопротивления, я поддерживал с ними самые теплые
отношения, большинство моих больных (и коллег тоже) участвовали в
Сопротивлении. В частных разговорах я неоднократно высказывался против
гнусного лицемерия некоторых деятелей Сопротивления, прекрасно уживавшихся с
оккупационными властями, извлекавших из этого баснословные прибыли и
оказывавшихся непримиримыми патриотами, бескомпромиссными поборниками
справедливости по отношению ко мне, когда нужно было со мной расправиться, а
ведь я никогда ни в чем не помогал немцам, я наказан за свои идеалы, за
пацифизм. В результате я потерял все, а обрел лишь унижения, новые раны,
мучения; меня ненавидят немцы, отвергают "коллаборационисты", сживают со
света деголлевцы. Эх, если бы все миллиарды, скопившиеся сегодня во Франции,
могли бы сказать, через какие карманы они прошли! Мне ставят в упрек некое
письмо в "Жерминаль". Ну и что оно доказывает? Только то, что я уже в тот
период полагал: существует продажное Сопротивление, как и продажный
коллаборационизм. В чем тут открытие?

Меня упрекают в том, что в августе 1944-го я бежал из Парижа искать
покровительства у немцев и что нацисты в Германии приняли меня с
распростертыми объятиями.
В действительности же я три года просил у немцев разрешения перебраться
в Данию, подальше от войны и всяческого коллаборационизма, чтобы спокойно
работать и лечиться. Принципиальное разрешение на выезд, в котором мне до
того времени отказывали, я получил в июне 1944 года. Таким образом, я
покинул Францию в июне, а не в августе, то есть самым нормальным образом.
Ненормальным все сделалось в Германии. Вместо того чтобы позволить мне
беспрепятственно проследовать в Данию, меня сразу же интернировали в
Баден-Баден, где советник миссии Шлеман посадил меня под домашний арест в
гостинице, запретив покидать город. Я немедленно потребовал, чтобы мне
разрешили вернуться во Францию. Категорический запрет. Документы у меня
забрали. Когда в августе прибыла основная масса французских беженцев, мне
предложили, дабы освободить место в гостинице, отправиться в Берлин и там
еще раз попросить о выезде в Данию. Пустое. Нас снова интернировали и
некоторое время содержали в деревушке к северу от Берлина вместе с
французским актером Ле Виганом. Когда было создано правительство в изгнании,
я попросил направить меня в Зигмаринген, где по крайней мере говорили
по-французски, в качестве врача. Строго говоря, существование, которое я
влачу сегодня в тюрьме, представляется мне легким и благоустроенным по
сравнению с тем, что мы с женой пережили в Германии. Никогда в жизни со мной
не обращались так дурно, даже на фронте в 1914-м; мы подыхали от холода и
усталости, нас ненавидели местные жители, следили за нами, угрожали, нас
терроризировали соперничающие между собой полицейские подразделения, я
работал день и ночь в кошмарных условиях, нередко под бомбежками, не спал
вовсе; принимая во внимание мою болезнь и инвалидность, скажу, что
несчастнее людей, чем мы, не было даже в Бухенвальде. Наша конура
(называвшаяся комнатой) служила нам одновременно спальней, кухней и пунктом
"Скорой помощи". Мы жили хуже, чем свиньи, а питались уж несравненно хуже. В