"Валерий Сегаль. Освобождение беллетриста Р" - читать интересную книгу автора

казались мне куда более полезными членами общества, нежели я и
мое непосредственное окружение; да так оно и было на самом
деле.

При всем при том, я прекрасно понимал, что мое
положение -- "подобающее" или "неподобающее" -- было отнюдь не
самым худшим из возможных. Я не нуждался материально, а потому
мучился на ненавистной службе лишь по причине собственного
безволия, находясь в плену условностей, свойственных моему
сословию. А сколько людей вокруг вынуждены -- действительно
вынуждены -- мучительно тянуть свою лямку, мечтать о том, как
лет через десять-двенадцать они хоть как-то обеспечат себя,
подойдут к своему хозяину и выложат ему все, что о нем думают.
Но под давлением непредвиденных обстоятельств этот желанный миг
все отодвигается, а на пути уже поджидают болезни и немощи...

Теперь меня часто спрашивают, какое из своих
литературных достижений я считаю наиболее значимым. Этим
интересуются читатели, журналисты, критики, и не припомню
случая, чтобы я ответил искренне. Я называл Ланком и Виньерон,
я вспоминал "Зеро созидания"; однако на самом деле важнейшим в
своей биографии я считаю сам факт того, что я стал литератором.

Время, между тем, шло, а я все не решался что-либо
менять в своей жизни. Год спустя я уже не ограничивался одной
рюмкой в "д`Армантале", а заказывал себе дополнительно -- в
зависимости от настроения -- либо кофе с двойным шартрезом в
качестве десерта, либо просто два бокала пива с новой дюжиной
устриц. Иногда я не останавливался и на этом, и тогда после
"сиесты" подчиненные подозрительно поглядывали на меня -- так
мне, во всяком случае, казалось -- и перешептывались у меня за
спиной.

В тот же год, летом, я как-то встретил в метро
Кохановера. Он был пьян, выглядел распутно и приставал к ярко
раскрашенной девице старшего школьного возраста. Он с жаром
декламировал стихи, и флирт явно удавался, покуда он не
заприметил меня. Тут он сразу забыл про девицу и устремился ко
мне ("Старик! Уж столько выпито с последней нашей встречи!.."
Как быстро летит время -- ныне это уже почти классика!). Он
размахивал руками, орал на весь вагон, утверждал, что искусство
требует жертв, а потому необходимо выпить. Я куда-то спешил
(кажется, к Квачевскому), и мы расстались, договорившись
созвониться позже, но так никогда и не созвонились.

И эта встреча навела меня на размышления. Нет,
Кохановер не служил искусству; он в нем естественно существовал
и, очевидно, был счастлив. Так, во всяком случае, казалось со
стороны. И я отлично понимал его счастье; и успех Тони Мираньи
понимал и продолжал ему завидовать; и только собственная стезя