"Константин Федорович Седых. Отчий край (Роман)" - читать интересную книгу автора

- Дела! - покачал головой Роман. - Много народу погибло?
- Больше ста человек.
- Ну, пошли ко мне. Там у меня ребята ужин варят. Сегодня в разъезде
козу подстрелили.
Когда шли по улице, Роман спросил:
- Что у вас в дороге с Ермошкой произошло? Вернулся он в сотню,
рассказал, что привез вас, а потом собрал свои пожитки и куда-то смотался.
- Он мне кулаком в зубы заехал. Вздумал нас связать, а я решил не
даваться. Разозлился он, затрясся весь и дал мне раза, - все это Ганька
говорил так, словно Ермошкина зуботычина была невинной, доставившей ему
удовольствие шуткой.
- Вот скотина! Хорошо, что я раньше не узнал об этом. Я бы ему
показал, как мордобоем заниматься. А ты что-то на него не очень и обижен?
- Что с такого возьмешь! Он не то с придурью, не то помешанный.
- Похоже, что малость тронутый. Взяли мы летом в плен его родного
дядю, семеновского милиционера на прииске. Приговорил его трибунал к
смертной казни, и Ермошка собственноручно снес ему голову. Приверженность
свою хотел доказать. Нашлись люди, которые похвалили его за это. С тех пор
он и начал вызываться головы приговоренным рубить. Твердость свою доказал,
а сам с колков сорвался. Стал по ночам во сне кричать, метаться, как от
удушья, а днем часто напивается. Страшно любит обменивать вещи. Меняется
всем, чем придется. И всегда требует придачу самогоном или ханшином.
- Он и мне предлагал меняться. Чтобы задобрить, свой карабин мне за
берданку отдавал, да я не согласился.
- Правильно и сделал. Он тебя оскорбил, а этого ни за какую подачку
прощать нельзя.
Гошка Пляскин, молча шедший все время сзади братьев, догнал их и
сказал:
- Выходит, Ермошка форменным палачом сделался. Это никуда не годится.
Конечно, надо головы врагам рубить. А только не следует всякий раз в это
дело Ермошку втравлять. Так его можно совсем испортить. И чего только
начальство смотрит?
Роман почувствовал себя виноватым.
- Это ты, Пляскин, дело говоришь, - согласился он. - Запрещать
Ермошке я не мог. Меня бы тогда обвинили черт знает в чем. Надо будет
насчет его с трибунальцами потолковать. Перестанут его вызывать, может, он
постепенно в себя придет.
Свернув в переулок, ведущий под гору, Роман остановился у третьего по
счету дома. Это был серый от старости пятистенок, срубленный из
долговечных лиственничных бревен, поражавших своей толщиной. На пологой
шатровой крыше его зеленел лишайник, валялись накиданные ребятишками камни
и палки. Шесть украшенных резными наличниками окон дома глядели на
заросшую кустами и все еще зеленеющую долину Урюмкана. На подоконниках
стояли горшки с красной, белой и розовой геранью, а в чисто промытых
верхних стеклах удивительно отчетливо отражалась росшая в огороде на бугре
береза, бегущие по небу облака и дальние синие горы в лесах. Что-то
невозвратное и милое хотели напомнить Ганьке и не смогли эти цветущие
герани, эти мимолетные отражения в стеклах.
- Вот здесь я и располагаюсь, - сказал радушно и весело Роман. -
Вместе со мной разместился весь первый взвод.