"Константин Федорович Седых. Отчий край (Роман)" - читать интересную книгу автора

голубыми лютиками и белыми ромашками пестрые бабочки, мирно трещали в
траве кузнечики. Но там, где стояли палатки, лежали скрюченные обгорелые
трупы раненых. А по всей поляне валялись обезглавленные бойцы взвода
охраны. Бородатый могучий завхоз в рыжих стоптанных ичигах лежал с
бутылочной гранатой в руке. Отрубленная голова его, лысая на макушке,
уставилась в небо широко раскрытыми стеклянными глазами. По медно-красному
лицу разгуливали желтобрюхие оводы.
- Эх, Евсей, Евсей! - вздохнул, глядя на труп завхоза, Чубатов. -
Подковы руками ломал, из медных пятаков пельмени делал, шашкой березы
толщиной в оглоблю с одного раза срубал... А тут даже гранаты метнуть не
успел...
У Ганьки кружилась голова, тошнота подступала к горлу. Чувствуя, что
больше не в силах стоять и смотреть на обгорелые трупы, он бросился в
кусты. Там наткнулся еще на один труп. Это была повариха Ульяна,
чернобровая красавица казачка, о которой вздыхал украдкой не один молодой
партизан. Ее утащили в кусты и после зверского надругательства убили. В
искаженный нечеловеческой мукой рот была воткнута суковатая палка. У
Ганьки земля поплыла из-под ног. Он вскрикнул сдавленным голосом, упал и
заплакал.
Его разыскал Гошка, поднял с земли и повел к лиственнице с
повешенными. Там уже дожидался их Чубатов. Еще издали Ганька узнал в
повешенных доктора Карандаева и Ефима Полуэктова.
Чубатов взял у Гошки нож, вытянулся во весь свой немалый рост и
обрезал веревку над головой Карандаева. Холодного и непомерно длинного
доктора Гошка подхватил на руки, бережно уложил на притоптанную траву.
Потом, глядя вокруг себя затуманенными глазами, строго и горестно сказал:
- Вот какого человека не сберегли! Буду мстить за него, пока самого
не убьют.
Рядом с доктором уложили и Ефима Полуэктова, неграмотного дучарского
мужика, умевшего одинаково хорошо столярничать и плотничать, складывать
печи и шить сапоги, крепко верить в бога и горячо ненавидеть своего
дучарского попа, по милости которого был он арестован карателями, как
"сочувственник красных", и беспощадно выпорот плетями на крыльце
волостного правления.
Чубатов тяжело опустился на колени, поцеловал Карандаева в суровое,
даже страшной смертью не искаженное лицо и сказал:
- Прощай, доктор! Никогда не забуду тебя, дорогой человек. Добрая
была у тебя душа. Для каждого из нас находил ты время, с каждым возился,
как с родным, пока не ставил на ноги. Прости нас, старик, и прощай!..
Потом он поцеловал усатого печника с подвернутой на бок головой, с
вытянутыми вдоль туловища руками в неистребимых мозолях и попенял ему:
- Эх, ты, Ефим, Ефим!.. Сапоги-то мне так и не сшил. Не носить мне
их... Буду в Дучаре - расскажу твоей старухе, как погиб ты, наш мастер на
все руки...
Ганька последовал примеру Чубатова. Увидев на заросшей седым курчавым
волосом груди Полуэктова медный крестик на длинном гайтане, с горечью
подумал: "Вот и крестик не помог тебе, дядя Ефим. Выходит, правду
говорят - на бога надейся, а сам не плошай".
Поднявшись на ноги, Чубатов вытер рукавом изодранной в клочья
исподней рубашки мокрые от слез щеки, глухо сказал: