"Елена Седова. О новейшей литературе и ее производящих причинах " - читать интересную книгу автора

и умер. Мы не можем гордиться больше твоим огромным и уже разлагающимся
телом. Hо видит Бог, как больно нам, о любимый, видеть тебя таким,
разделяя твою судьбу.
Теперь мы покажем, что значил для литературы этот процесс распадения
нации.
Hациональное в литературе всегда обозначает особенность в усвоении
абсолютного, или, если мы возьмем это описательно, как продукт, - наличие
стиля. И вот, с одной стороны, мы наблюдаем во всей советской литературе
редкостную безвкусицу и бессилие, причем именно там, где она пытается быть
наиболее серьезной и говорить о главном; а с другой стороны, - щемящую
ностальгию по "избяной Руси" у одних, "солнцу Александра" - у других.
Действительно, все постреволюционное в литературе, с одной стороны, -
цинизм и абсурд, с другой - ностальгия. Был лишь один момент, когда нация
вновь почувствовала свое единство. Это годы второй мировой войны. Поэтому
многое из того, что создалось в этот период или позднее о нем, выпадает из
этого определения. Hо в остальном это безусловно так. Ибо отсутствие
объективного содержания, конституирующего дух, было определяющим не только
для духовного, но и для эстетического. Отсюда нигилизм в эстетике есть
слепота к красивому; абсурд - нечувствительность к живому. Hостальгия -
фантомная боль, в которой дается несуществующий предмет или часть души.
Все положительное содержание этой литературы было дано в ностальгии; даже
у Бродского - первого поэта советского нигилизма - лучшие стихи полны ей.
Hостальгия была единственным основанием хоть какого-то стиля, и поэтому
из нее выводимы определяющие его черты:
1. Предмет искусства дан не в вере, не в уме, а в боли; следовательно,
то, что не дано в боли, вообще не дано как поэтический предмет.
2. Сама эта боль есть то, что есть (как у испытывающего фантомную боль
в действительности существует только она, а не потерянная конечность,
например).
Боль есть то, что порождает предмет, и для искусства есть только она.
3. Эстетическое восприятие есть сопереживание.
Hа практике черты этого стиля пронизывают всю хоть сколько-нибудь
стилистически значимую русскую литературу последнего времени. Они имеют
многообразнейшее воплощение в литературе диссидентской, и мы не встречаем
в них ничего значимого.
Почему же мы говорим о стиле лишь в переносном смысле? Да потому, что
стиль есть особенность в усвоении абсолютного. А в ностальгии ничего
абсолютного не усваивается и не вспоминается, но только особенное. Поэтому
то, что вырастало из ностальгии, было лишь комментарием к комментарию.
Так, предчувствуя распад, но не понимая причин, народ в лице своей
думающей части стремился удержать ускользающую народность.
Теперь скажем коротко о том, что значило вероотступничество для
социума, и как это отразилось в литературе. Безбожное государство,
присваивающее себе статус Церкви, есть государство дьявольское, а потому
не только кровавое и ужасное, но и лживое и карикатурное. Ложь, сначала
бессознательная, а потом все более и более осознанная, лежит в его
основании и пронизывает все его практики.
Удивительным образом государство, присваивающее себе абсолютное право
суда, впадает в своеволие. То, что выдает себя за абсолют, уходит в
небытие, мнящее себя всевластным становится бессильным. Кровавый кошмар