"Альберт Швейцер. Жизнь и мысли" - читать интересную книгу автора

смотреть (уличная пробка долго не рассасывалась), меня все больше и больше
охватывало ощущение чего-то жуткого и прямо противоположного духовности в
лице этого господина. Таких признаков ничем не сдерживаемой примитивной
человеческой природы, таких черт, свидетельствующих об абсолютно
безрассудных и безжалостных волевых импульсах, я не встречал ни у одного
человеческого существа. Я не мог оторвать взгляда от этого лица, и вдруг до
меня дошло, что это был Клемансо.
Когда впоследствии я узнал, что Сезанн после трех сеансов отказался
работать над портретом Клемансо, сказав: "Такое я писать не могу", я сразу
понял, что он имел в виду.]
В начале девятисотых годов я прочел в парижском "Обществе иностранных
языков" серию лекций (на немецком языке) о литературе и философии Германии.
Я еще помню лекции о Ницше, Шопенгауэре, Герхарде Гауптмане, Зудермане и
гётевском "Фаусте". Когда в августе 1900 г. я работал над лекцией о Ницше,
пришло известие, что смерть избавила его наконец от страданий.
Так просто и непритязательно протекала моя жизнь в течение этих лет,
которые были решающими для моей творческой деятельности. Я работал много,
очень сосредоточенно, но без спешки.
Мне не пришлось много разъезжать по свету, так как для путешествий не
было ни времени, ни средств. В 1900 г. я сопровождал жену моего дяди в
Обераммергау (*). Изумительный ландшафт за сценой произвел на меня
значительно большее впечатление, чем само представление "Страстей". Мешали
обрамление основного действия картинами из Ветхого завета, излишние
театральные эффекты, несовершенство текста и банальность музыки. Но я был
тронут тем, с какой самоотдачей играли актеры.
Многие, как и я, не могли не испытать чувства неудовлетворенности этим
представлением "Страстей", которое, по замыслу, должно было исполняться
крестьянами для крестьян, с использованием средств столь же простых, как
церковная служба, но из-за наплыва посторонних зрителей превратилось в
спектакль, ориентированный на вкусы тех, кто его смотрит. Однако нельзя не
признать, что жители Обераммергау прилагают все силы к тому, чтобы, несмотря
на это обстоятельство, представление "Страстей" было выдержано в простом
духе, как в старые времена.
Когда позволяли средства, я совершал паломничество в Байрейт - если в
это время там проводился фестиваль.
Очень сильное впечатление произвела на меня г-жа Козима Вагнер (*), с
которой я познакомился в Страсбурге, когда работал над книгой о Бахе. Она
заинтересовалась моей точкой зрения на музыку Баха как музыку
изобразительную и, будучи в Страсбурге (в гостях у историка Церкви Йоханнеса
Фикера), позволила мне проиллюстрировать эти мысли исполнением некоторых
хоральных прелюдий на прекрасном органе в Новой церкви. В те дни она
рассказала мне много интересного о религиозном воспитании, которое получила
в юности и в более позднем возрасте, когда готовилась перейти в
протестантизм. Я, однако, никогда не мог избавиться от смущения при встречах
с этой женщиной, столь уникальной в своей артистичности и поистине
королевском величии.
В Зигфриде Вагнере (*) я ценил простоту и скромность, присущие этому
столь одаренному во многих отношениях человеку. Все видевшие его за работой
в Байрейте не могли не восхищаться им - и тем, что он делал, и тем, как он
это делал. И в его музыке также есть много по-настоящему значительного и