"Альберт Швейцер. Жизнь и мысли" - читать интересную книгу автора

решено, что я буду защищать ее в конце июля.

*

Лето 1899 г. я провел в Берлине, занятый главным образом философской
литературой. Мне хотелось прочесть основные произведения древней и новой
философии. Одновременно с этим я слушал лекции Гарнака, Пфлейдерера,
Кафтана, Паульсена и Зиммеля. На лекции Зиммеля я попал в первый раз
случайно, но после этого стал ходить на них регулярно.
С Гарнаком, чья "История догматов" (*) еще в Страсбурге занимала и
восхищала меня, я познакомился через друзей и бывал у него в доме. Но более
близкие отношения завязались у нас позднее. Тогда же его познания и
универсальность интересов внушали мне такой благоговейный страх, что от
смущения я не мог отвечать на вопросы, с которыми он ко мне обращался.
Впоследствии я не раз получал от него милые и очень содержательные открытки
(этот вид почтовой связи он предпочитал всем остальным). Две из них,
полученные мной в Ламбарене, с весьма обстоятельным отзывом о только что
вышедшей книге "Мистика апостола Павла", датированы 1930 г. и принадлежат,
вероятно, к числу последних написанных им страниц.
В те дни в Берлине я проводил много времени с Карлом Штумпфом. Мне
показались очень интересными его психологические исследования по восприятию
звука. В экспериментах, которые он проводил вместе со своими ассистентами, я
регулярно участвовал в качестве испытуемого (аналогично тому, как это было с
Мари Жаэль).
Берлинские органисты, за исключением Эгиди, несколько разочаровали
меня: они больше стремились к внешней виртуозности, чем к истинной
пластичности стиля, которой придавал столь большое значение Видор. А каким
сухим и невыразительным был звук новых берлинских органов по сравнению с
инструментами Кавайе-Коля в церкви св. Сульпиция и в Нотр-Дам!
Профессор Генрих Райман, органист Мемориальной церкви кайзера
Вильгельма, которому меня рекомендовал Видор, позволял мне регулярно играть
на своем органе и привлекал в качестве заместителя, когда бывал в отпуске.
Через него я познакомился с некоторыми берлинскими музыкантами, художниками
и скульпторами.
С академическим миром я знакомился в доме вдовы Эрнста Курциуса,
известного эллиниста. Она приняла меня очень тепло, так как я был знаком с
ее пасынком, районным суперинтендантом в Кольмаре. Там я часто встречал
Германа Гримма (*), который прилагал много усилий к тому, чтобы изменить мою
еретическую точку зрения на четвертое евангелие, как несовместимое с первыми
тремя. Я и до сегодняшнего дня считаю большим подарком судьбы, что в этом
доме имел возможность близко соприкасаться с интеллектуальными лидерами
Берлина того времени.
Интеллектуальная жизнь Берлина, по сравнению с парижской, произвела на
меня значительно большее впечатление. В Париже, столице мирового значения,
она была распылена, и нужно было полностью акклиматизироваться, чтобы
получить доступ к ее ценностям. Напротив, интеллектуальная жизнь Берлина
имела объединяющую точку - великолепно организованный университет,
представлявший собой подобие живого организма. Кроме того, Берлин тогда еще
не был городом мирового масштаба; он, скорее, производил впечатление
большого провинциального города, удачно развивающегося во всех отношениях.