"Альберт Швейцер. Из моего детства и юности" - читать интересную книгу автора

есть нечто внеличностное. Но к первооснове бытия, которое проявляется в нас
как воля к любви, мы относимся как к этической личности. Теизм не
противостоит пантеизму, а возникает из него, как этически определенное из
природно неопределенного.
Безосновательно также опасение, что прошедшее через мышление
христианство не сможет с достаточной серьезностью довести до сознания
человека его греховность. Сознанием греховности проникаются отнюдь не тогда,
когда больше всего говорят о ней. В Нагорной проповеди сказано об этом
немного. Но само стремление освободиться от грехов и очиститься сердцем,
которое Иисус вложил в прославление блаженств, делает эти последние великой
проповедью покаяния, извечно обращенной к человеку.
Если же христианство следуя каким-то традициям или в силу неких
соображений избежит взаимослияния с этико-религиозным мышлением, то это
станет величайшим несчастьем как для него самого, так и для всего
человечества.
Христианство должно быть преисполнено духом Иисуса, должно
одухотворяться им как живая религия самоуглубления и любви, каковой оно
изначально и является. Только в таком своем качестве оно сможет стать
закваской духовной жизни человечества. То, что за истекшие девятнадцать
столетий предстало миру как христианство, было только начальным его этапом,
полным слабостей и заблуждений, а не совершенным христианством в духе
Христовом.
И я, с глубочайшей любовью преданный христианству, хочу служить ему
верой и правдой. Я вовсе не пытаюсь выступить на его защиту с искривленным и
ржавым мечом христианской апологетики, не ищу оружия в арсеналах
апологетической мысли, но стремлюсь к тому, чтобы оно, во всеоружии духа
истинности, выступило против своего прежнего ложного мышления, дабы прийти
тем самым к осознанию своей подлинной сущности.
Я питаю надежду на то, что становление такого элементарного мышления,
исходящего из этико-религиозной идеи благоговения перед жизнью, будет
способствовать сближению христианства и мысли.

На вопрос о том, пессимист я или оптимист, я отвечаю, что мое познание
пессимистично, а мои воля и надежда оптимистичны.
Я пессимистичен, глубоко переживая бессмысленность - по нашим
понятиям - всего происходящего в мире. Лишь в редчайшие мгновения я поистине
радуюсь своему бытию. Я не могу не сопереживать всему тому страданию,
которое вижу вокруг себя, бедствиям не только людей, но и всех вообще живых
созданий. Я никогда не пытался избежать этого со-страдания. Мне всегда
казалось само собой разумеющимся, что мы все вместе должны нести груз
испытаний, предназначенных миру. Уже в гимназические годы мне было ясно, что
меня не могут удовлетворить никакие объяснения зла в мире, что все они
строятся на софизмах и, по существу, не имеют иной цели, кроме той, чтобы
люди не так живо сопереживали страданиям вокруг себя. Я никогда не мог
понять, почему такой мыслитель, как Лейбниц, предложил столь жалкое
объяснение, признав, что хотя этот мир и нехорош, но все же он - лучший из
возможных миров.
Как ни занимала меня проблема страдания в мире, я, однако, не потерялся
в догадках над ней, а твердо держался той мысли, что каждому из нас
позволено кое-что уменьшить в этом страдании. Так постепенно я пришел к