"Артур Шницлер. Возвращение Казановы" - читать интересную книгу автора

тому назад, в Амстердаме, построив такую пирамиду чисел, не побудил банкира
Гопе взять на себя страховку купеческого корабля, который уже считался
погибшим, и разве тот не заработал на этом двести тысяч золотых гульденов?
Он все еще так ловко умел излагать свои шарлатански-остроумные теории, что,
как с ним часто случалось, и на этот раз начал верить сам во всю эту
бессмыслицу и даже дерзнул заключить свою речь утверждением, что кабала
представляет собой не столько одну из отраслей математики, сколько ее
метафизическое завершение. Марколина, слушавшая его вначале очень
внимательно и, по-видимому, вполне серьезно, вдруг бросила на него
сострадательный и в то же время лукавый взгляд и сказала:
- Вам, по-видимому, захотелось, высокочтимый синьор Казанова (казалось,
она умышленно не назвала его "шевалье"), показать мне изысканный образец
вашего всемирно прославленного красноречия, за что я вам искренне
благодарна. Но вы, конечно, знаете не хуже меня, что кабала не только не
имеет ничего общего с математикой, но как раз грешит против подлинной
сущности математики и по отношению к ней занимает такое же положение, какое
путаная или лживая болтовня софистов занимает по отношению к ясным и
возвышенным учениям Платона и Аристотеля.
- Все же, - поспешно возразил Казанова, - вы должны будете со мною
согласиться, прекрасная и ученая Марколина, что софистов отнюдь нельзя
считать столь презренными глупцами, как можно было бы заключить из вашего не
в меру сурового приговора. Так, - приведем пример из современной жизни, -
господина Вольтера, по всему его образу мыслей и способу их излагать,
несомненно, можно назвать образцом софиста, и, несмотря на это, никому не
придет в голову, даже мне, объявившему себя его решительным противником, -
не стану отрицать, что я именно теперь пишу против него памфлет, - даже мне
не придет в голову отказать ему в исключительном даровании. Замечу кстати,
что меня нисколько не подкупила подчеркнутая предупредительность, которую
господин Вольтер любезно проявил ко мне во время моего визита в Ферне десять
лет назад.
Марколина усмехнулась.
- Очень мило с вашей стороны, шевалье, что вы изволите так мягко судить
о величайшем уме нашего века.
- О великом, даже величайшем? - воскликнул Казанова. - Называть его так
мне кажется непозволительным уже потому, что, при всей своей гениальности,
он безбожник, - вернее, даже богоотступник. А богоотступник никак не может
быть великим умом.
- На мой взгляд, шевалье, в этом нет никакого противоречия. Но вы
прежде всего должны доказать, что Вольтера можно назвать богоотступником.
Тут Казанова очутился в своей стихии. В первой главе своего памфлета он
привел множество выдержек из произведений Вольтера, главным образом из
пресловутой "Девственницы"[4], которые казались ему особенно вескими
доказательствами неверия Вольтера; благодаря своей превосходной памяти,
Казанова теперь цитировал их слово в слово наряду со своими
контраргументами. Но в лице Марколины он нашел противницу, мало уступавшую
ему в знаниях и остроте ума и, кроме того, намного превосходившую его, если
не в велеречивости, то в подлинном искусстве и ясности речи. Места, которые
Казанова пытался представить как доказательства иронии, скептицизма и
безбожия Вольтера, Марколина умело и находчиво истолковывала как столь же
многочисленные свидетельства научного и писательского гения этого француза,