"Джорджо Щербаненко. Миланцы убивают по субботам ("Дука Ламберти" #4) " - читать интересную книгу автора

вежливости.
- Вам не обязательно ехать в морг, - сообщил Дука. - Вы можете и
отказаться.
- Я хочу видеть свою дочь, - в здравом уме и твердой памяти ответил
старик.
- Боюсь, вы меня не поняли, - упорствовал Дука.
Оборачивая каждое слово толстым слоем ваты, с тем чтобы притушить его
кровавый смысл, он вновь попытался втолковать старику, что тот увидит не
"свою дочь", а нечто не поддающееся описанию, ведь до того как предать
Донателлу огню, убийца еще орудовал камнем, словом, сделал все для изменения
ее облика до неузнаваемости, а крестьянин, отправившийся искать бесноватого
кота, может, и не поднял бы тревогу, если б не эта чудом уцелевшая рука с
накрашенными ногтями.
- Поверьте, вам не обязательно ехать в морг. Закон не обязывает
опознавать труп в таком... плачевном состоянии. Напишите официальное
заявление об отказе, и к вам не будет никаких претензий. А убийцу... - он в
ярости сжал зубы, - мы все равно найдем и без этого. Обещаю вам, что он
получит по заслугам.
- Я хочу видеть свою дочь, - повторил Аманцио Берзаги. Миксопан уже
действовал вовсю, и старик поднялся с постели энергичным, пружинистым
движением спортсмена. Он совершенно твердо стоял на ногах и был настроен
решительно, а в лице даже появились краски (вот каких высот достигла
медицина).
- Поехали.
- Поехали, - сказал Дука, вставая, и добавил: - Спасибо вам.
Ему и Маскаранти путь до морга показался уж что-то чересчур коротким;
старик, вероятно, этого не ощутил. Он всю дорогу держался прямо, не
откидываясь на заднем сиденье, потом спокойно выбрался вместе с ними из
автомобиля па площадке перед темным зданием; сторож отворил им дверь; из
холла навстречу вышел дремавший в кресле дежурный врач: впятером они
спустились в подвал и зашагали по длинному коридору мимо дверей холодильных
камер, пока сторож не остановился и не открыл одну из них.
И тут Дука не выдержал - схватил старика за локоть, поскольку тот хотел
войти первым и увидеть то, что до сих пор называл своей дочерью. А Дука уже
видел это, потому и не совладал с собой.
- Не надо, вернемся домой! - почти умолял Дука. - Бог с ними, с этими
формальностями, уйдем отсюда!
Но Аманцио Берзаги все-таки вошел в холодильную камеру, освещенную
слепящими лампами из тех, что сводят человека с ума. Дука все время
поддерживал старика под локоть; по его кивку врач приподнял красновато-серую
клеенку, в жуткой тишине, которая сродни безумию, все смотрели на то, что до
вчерашнего дня было Донателла Берзаги.
Наконец Дука нарушил эту тишину.
- Может быть, довольно?
- Нет, - ответил Аманцио Берзаги.
Дука понял, что дело здесь уже не столько в миксопане, сколько в
несгибаемом, несокрушимом, неистребимом желании найти и увидеть свою дочь,
пускай в таком вот жалком обличье, которое нельзя было бы назвать
человеческим, если б не уцелевшая правая рука, нежная, белая, с ногтями,
намазанными сентиментально-розовым лаком (такой цвет, вероятно, был в моде